Автор: George.
Хрен его знает, кто это, но история хорошая.
Перед вами реальная история из жизни переводчика. Ни слова выдумки!
История эта в свое время стала легендарной, обросла подробностями и деталями, даже попала в рассказ одного известного писателя, но именно здесь и сейчас она в письменном виде впервые рассказывается без прикрас. Произошла она со мною, а не с Володарским, Муравлевым, Дьяконовым, Познером или Гавриловым (всех упомянутых коллег, как и других, называли в качестве прототипов). Я сам слышал ее в не менее, чем десяти вариантах, хотя везде угадывалась реальная канва.
Как бы то ни было, чувство гордости во мне неизбывно — все-таки именно мне принадлежит честь создания одной из самых красивых и впечатляющих легенд переводческого мира...
Многочисленные свидетели — переводчики, сотрудники Совинтерфеста и т. д. — живы и могут подтвердить, что это правда.
Итак:
1983 год. Преддверие Ташкентского кинофестиваля. Круглые сутки работает отборочная комиссия, все невероятно устали. В день отбираются и распределяются десятки картин. Все их надо пересмотреть, причем внимательно: цензору, — чтобы знать, что резать. Техникам, — чтобы заметить дефекты пленки. Составителям программ, — чтобы совместить два фильма, из которых состоит любой фестивальный сеанс... Редакторам надо сделать краткий обзор картины для включения в каталоги, переводчики должны ознакомиться с сюжетом и начать готовить монтажные листы. Работа кипит. Отдыхать некогда.
Однажды к вечеру внезапно выясняется, что очередная машина с коробками, набитыми пленкой, застряла где-то в пути, а единственный фильм, который можно ставить на рабочий просмотр — японский «Ведьма» («Они-Баба»). Однако, японский переводчик еще не приехал из Москвы, посему начальство решает смотреть без перевода — в принципе, дело привычное, специалисты, как никак...
В зале сидят человек двадцать — все свои. Болтаем, отдыхаем. Минуты через три после начала фильма, мне приходит в голову смешная мысль. Подхожу к Иванову (главный редактор-цензор фестиваля) и предлагаю:
— Владимир Иванович, позвольте, я буду комментировать, а то скучно на японском слушать, все устали, хоть развеселю народ.
Иванов согласен — все свои же.
Сажусь и начинаю нести отсебятину, так как из японского знаю только «аригато», «мусь-муси-хай» и «сайонара». Совершенно не понимая смысл происходящего, строю пошлую эротическую историю взаимотношений героев: все влюблены друг в друга, спят или хотят спать друг с другом, предлагают различные варианты совместной жизни и т. д. Причем создаю внятную историю любовных конфликтов, треугольников, многоугольников, смены ориентаций, пристрастий. Интриги, измены, муж, бросающий героиню ради ее брата, жена, уходящая к матери мужа и так далее. Надо отметить, что ни одного эротического кадра в фильме нет — это средневековая семейная драма.
Все строится только на моих диалогах. Пошлость — неимоверная, но усталость снимает. Скромно замечу, что без опыта и доли таланта на неизвестном фильме так поработать не удастся — попробуйте выключить звук на телевизоре и сделайте внятный сюжет, не останавливаясь, не замолкая на диалогах, не произнося слова тогда, когда герои молчат и тому подобное... Но у меня и опыт был, и переводчиком считался я далеко не самым плохим.
Народ хохочет, аплодирует. Комментарии, советы, дебаты о развитии сюжета...
К середине в зал подтягиваются местные работники. Тоже радуются, смотрят зачарованно, но они-то не в курсе, что имеет место обычная клоунада.
Фильм заканчивается, Иванов жмет руку, вытирая слезы, благодарит за отдых, требует мой рабочий график и вписывает щедрой рукой два перевода. Сначала ошарашенно отнекиваюсь, мол, за что, барин, но он хохочет:
— За такое не жалко.
Подоспели следующие фильмы, сажусь за работу, но вдруг подскакивает коллега и говорит, что меня срочно требует шеф.
Захожу в кабинет. Бледный Иванов глядит на меня ополумевшими глазами и произносит короткую фразу:
— Допрыгались, голуби!!
— В чем дело?
— А в том, дорогой ты мой, что твой фильм немедленно требует на просмотр Ходжаев!
(Ходжаев — не тот, что в Госкино был, а Первый Секретарь КП Узбекистана, что сменил почившего в бозе Рашидова).
Я:
— Так Вы бы ему объяснили, Владимир Иванович, что это шутка была...
Он:
— Вот ты ему и объяснишь... Ему местное ГБ уже доложило, что мы скрываем лучший фильм фестиваля! Значит так, едешь, «переводишь» и черт с ним...
(Кто бывал в Узбекистане в те времена, поймет, почему объяснения про «шутку» могли кончиться увольнением всех «виновных»...).
Итак, еду, «перевожу», причем два раза подряд (сначала, для «самого», затем для свиты) и с чистой совестью отправляюсь в гостиницу на ночлег, помня, что на следующий день у меня работа только со второй половины дня, смогу отоспаться.
Однако, утром меня толкает Андрей Гаврилов, с которым мы живем в одном номере, и радостно сообщает, что меня ждут в штабе фестиваля, причем срочно, можно не бриться и даже не умываться...
Прибегаю в штаб. Вижу заплаканную Валю Михалеву, начальницу программ (кстати, жена Алексея Михалева — известнейшего переводчика, мир праху его).
— В чем дело, Валь?
— А в том, что урод ты и мерзавец!
— ???
— Тебя требуют с твоей «Ведьмой» на показ в КГБ, в ЦК, в МВД, в Горком, в Исполком, в МИД, в ГУМ, ЦУМ, Детский Мир и т. д. Причем всюду немедленно, в первую очередь! А копия одна, хоть в петлю из-за тебя, дурака, лезь...
Ну, с очередностью-то разобрались — Партия, как водится, нашла достойный выход и всех расставила в очередь по справедливости.
...Одним словом, за две недели фестиваля «перевел» я свой фильм раз сто, начав с отделов ЦК, продолжив в республиканском КГБ, Совете Министров и ОВИРе, а закончив райкомами и штабом ПВО. Знал фильм наизусть, придумал имена героев (была там, естественно, Иоко, была Цусима, был Кунашир, был АкутИгава и так далее). Даже в Самарканд с картиной съездил, когда наша любимая начальница Наталья Фатеева попала там в какую-то историю, и надо было ее выручать хорошей картиной.
Наступают финальные дни. И вот, сижу в кинотеатре, перевожу что-то индийско-музыкальное, и вдруг появляется коллега, заменяет во время сеанса (подобное допускалось крайне редко), а меня опять отвозят в штаб фестиваля.
Захожу и вижу все начальство в сборе. И тут же Александр Долин — японский переводчик.
— Значит так, Георгий — начинает глава Госкино СССР, — Твою «Ведьму» решено сделать ОФИЦИАЛЬНОЙ КАРТИНОЙ ЦЕРЕМОНИИ ЗАКРЫТИЯ в двух залах! Народу дали разрешение посмотреть эротику!
Я (ошарашенно):
— Да ведь там по две тысячи человек, по три сеанса в двух залах, это же 12 тысяч зрителей, это же не мелкие залы на 20–30 начальников... Там же японцы будут... Это же скандал...
Он:
— Не нам судить. Решение принято там (палец показывает в потолок).
Я:
— Ладно, понял, задача ясна. Я должен послушать перевод Долина и наконец-то узнать, о чем на самом деле фильм, чтобы правильно донести до зрителей смысл.
Он (ласково):
— Ты что, совсем заработался? Это Долин тебя сейчас пойдет слушать, чтобы правильно донести смысл!
Долин чуть не падает в обморок и начинает вопить о профанации, идиотизме, клоунаде, в которой он участвовать не собирается, об олухах, которые путают шутку с работой, о том, что шутка была хороша, но всему же надо знать меру, о том, что тут работаешь, работаешь, а кретины-начальники надоели до чертиков, о том, что ни один профессио...
Неприметный дяденька, сидящий в углу, тихим железным голосом прерывает тираду:
— Правильно ли я понимаю, что товарищ Долин не только отказывается выполнить ответственное задание Центрального Комитета Коммунистической Партии Советского Союза и Советского правительства, но и считает, что члены Центрального Комитета Коммунистической Партии Советского Союза и Советского правительства — клоуны, шуты и кретины, надоевшие рабочему классу? (Фраза произносилась на одном дыхании, с четкой ровной интонацией, без единой паузы. Попробуйте! Все равно не получится! Люди годы учились, чтобы звучала, как надо!). Долин сглатывает и обреченно машет рукой (до сих пор не знаю, шутил ли дяденька или говорил всерьез, но звучала его ремарка весьма убедительно).
Одним словом, японский переводчик Долин, всхлипывая и икая, прослушал мой «перевод», конспектируя все диалоги. В ходе прослушивания неоднократно хватался за сердце, нес матом всех (понижая голос, когда речь шла о членах Политбюро), истерически хохотал (я даже боялся, не хватит ли его удар)... А затем мы оба успешно показали советскому народу великолепную эротико-кровожадную драму из жизни средневековых японских извращенцев.
История на этом не заканчивается, так как по прибытии в Москву мне еще раз пятьдесят довелось поработать с этим фильмом в ЦК, ГБ и так далее. Успех был неимоверный. А Долин при виде меня в коридорах Госкино или Совинтерфеста, плевался, демонстративно отворачивался, но, когда его приглашали перевести картину в одном зале, пока я был занят с ней в другом, все-таки не отказывался — мало ли, что...
А через год мне вдруг позвонили из издательства «Прогресс» и предложили перевести какую-то книгу с японского языка, так как по отзывам — я — лучший переводчик с японского в Союзе.
Вот и вся история без слова лжи.
Конец.
