Маленький эпизод для фильма "Ностальгия-2 ". Место действия: Москва, гастроном "Смоленский". Время действия: Май 198? года, 21: 45.
Гениальная мысль пригласить девушек на "посидеть за сухеньким" пришла спонтанно, но вовремя — успели до закрытия. Время застойное, цены стабильные, репертуар почти не меняется, методика отработана и не требует обсуждений: я — в дальнюю от винного отдела и поэтому свободную кассу, а приятель — в очередь к прилавку. Минута — и чек у меня, еще одна — и передаю его через незлобно матерящиеся головы в руки другу, который уже в середине очереди.
Теперь я свободен и могу оглядеться. 10-15 минут до закрытия — это конечно стресс, но без экстрима. Бормотуху здесь вообще не продают, водку — до 7, а в очереди за коньяком, сухими и "марочными" винами люди друг друга убивают редко. Продавщица, крупная тетка со спокойно-усталым лицом, поддерживает порядок у прилавка, отпуская товар в одной ей известной справедливой последовательности, работает быстро и складно, без суеты и эмоций. Дальше — гвалт и броуновское движение, но, повторюсь, все в пределах.
Обращаю внимание на старика в генеральской форме: встретить на Арбате генерала — это, конечно не то, что встретить динозавра, но все же персонаж не самый ординарный. Небольшого роста, худощавый, явно уже отставной офицер пытается втиснуться в толпу, видит какие-то лазейки, делает шаг вперед, а они тут же захлопываются. Наконец ему удается продвинуться на пару метров, но в это время огромный мужик, отоваренный шестью бутылками портвейна марочного Крымского, белого, Красного Камня (бутылки торчат веером между пальцами высоко над головой) прет как ледокол из ледового плена и выносит старика на исходную позицию. И вот тут начинается кино: Просветленное и благостное лицо гиганта омрачается: хрупкая гармония мироздания разрушилась. Совершенно понятно, что обида старика, как и слеза ребенка у писателя Достоевского и всеобщие счастье и радость на Земле, которых он так взалкал этим майским вечером — две вещи несовместные. — Ты это... Ну, то есть Вы... Простите меня, отец. Получив что-то вроде отпущения, обладатель портвейна Крымского обращается к очереди: "Мужики! Генерала-бля, пропустите! " Голос богатырский и легко перекрывает галдеж и мелкие разборки — все оборачиваются и сразу замечают и седину, и ряды орденских планок, и медаль к 25-летию Победы, которую ветераны носили как знак принадлежности к самому элитному в нашей бывшей стране клубу. (Дай Бог здоровья тем немногим, кто жив и вечная память ушедшим! )
Толпа раздвигается, генерал ступает в коридор. Сначала нерешительно. С каждым шагом военный идет все тверже, расправляет плечи и становится выше, а шеренги — стройнее. Р-р-равнение на командира! Продавщица отводит протянутые чеки и выпрямляется над прилавком. Камера показывает ее крупным планом: это никакая не тетка, а статная красивая женщина. Генерал подходит к ней почти строевым шагом: — Коньяк, пожалуйста. Армянский. — Пожалуйста, товарищ генерал Кивок головой, разворот кругом, правая рука с бутылкой согнута в локтевом суставе под прямым углом, левая рука свободно опущена, спина прямая, носок оттянут, шаг четкий, ряды по-прежнему стройны, равнение на генерала, покидающего сцену. Еще несколько мгновений неправдоподобной, нереальной тишины и неподвижности. Народ в недоумении и пытается осознать: как это они только что все вместе, толпой, без вождя, не договариваясь заранее, сделали что-то такое необычное, и это не гадость какая-нибудь, и за это не будет стыдно, когда они останутся наедине с собой?
Первым приходит в себя сильно хитрож@пый юноша и пытается прошмыгнуть по проходу — его тут же разворачивают и не больно, но обидно выталкивают на х%й. Толпа смыкается, гвалт и броуновское движение возобновляются.
Еще через 5 минут мы шли по вечерней Москве со своей нетяжелой ношей. Жизнь была прекрасна.
