@mam в Почитать

Камо грядеши...

Камо грядеши...
Сон во сне

Сижу на стуле в углу большого помещения, залитого холодным светом. Белый больничный кафель на стенах. Слева – небольшое окно. Как я понял, комната для наблюдателей.

Я не понимаю, за что меня приговорили. Нет времени задумываться. На секунду лишь спрашиваю себя: «Все ли правильно делал в этой жизни?» Вроде бы все, вины за собой не чувствую. Если закону что и не понравилось, совесть моя чиста.

Нет времени. Дверь в помещение открылась, вошли родители. Они попрощаться. Потому и нет времени задумываться ни о чем. Мои руки и ноги фиксированы. Я даже рад этому. Вряд ли смог бы подняться , пожать руку отцу и обнять мать. И меньше всего хотел бы попытаться и почувствовать, что у меня подкосились ноги. Хочу выглядеть спокойным.

- Здравствуй, сынок, - здоровается мама.
- Привет!

Отец не говорит ничего, просто похлопывает по плечу.

Интересно, каково-то им сейчас? Нет, не интересно. Мне страшно думать о том, как им сейчас. Страшно до того, что я перестаю бояться, что меня должны казнить через несколько минут при помощи инъекции. Таков приговор. За что? – Не знаю. Нет времени вспоминать. Надо поговорить с родителями.

Мама что-то говорит о далеких, оставшихся в другом измерении вещах. Так, словно я уезжаю и ей надо поделиться и посоветоваться. Рассказать, какие обои сейчас в моей бывшей комнате. Мне кажется, она хочет говорить как можно больше, словно этим она сможет хоть как-то продлить мою жизнь. А мне уже самому хочется, чтобы все поскорее закончилось.

Боковым зрением вижу, как проверяют работу кресла в соседнем углу.

Что это за кресло? Это что, электрический стул?
Мне хочется закричать об ошибке. В приговоре – инъекция! Я видел когда-то, что человека кладут на стол и фиксируют ремнями. При чем тут кресло? Ошибка, а судебная ошибка, даже неправильно поставленная запятая – это спасение в некоторых странах! Подсознание цепляется за жизнь любой ценой, это все оно.
Сдерживаю крик.
И смотрю, как нажимают кнопки на пульте управления чудо-креслом. Жужжит механизм, в районе подголовника выдвигается шприц, через полминуты в районе поясницы выдвигается второй. Палачи в белых халатах удовлетворенно кивают. Все исправно. Рядом с креслом поблескивает хромом полочка с колесиками, на которой пузырьки с резиновыми пробками разных цветов и наклейками из пластыря с датами, написанными от руки.

- Да, мам. Все будет хорошо, - киваю я в ответ на какой-то ее вопрос, словно внимательно слушал ее все это время. Хотелось бы ее послушать, но никак не могу сосредоточиться. Перед глазами пляшут плитки кафеля, отблески света на хромированных предметах, холодные лампы дневного освещения, плывет перед глазами и опять , до малейших деталей, становится четким и ясным. И так по кругу без конца.

Вспоминаю, вроде бы казнь проходит в три этапа. Инъекция со снотворным и еще две. Где же третий шприц? Неужели первый укол сделает кто-то из этих людей в белых халатах? Попросту, посадят меня в кресло, пристегнут ремнями, подойдут и вколят в вену?

Черт, это будет самым тяжелым. Только бы не закричать. Не хочу кричать. Не хочу, чтобы меня несли к чертовому креслу. Хочу, чтобы хватило сил дойти туда на своих ногах и самому сесть. Потом – пусть пристегивают. Хочу смотреть прямо перед собой. Пусть и стиснув зубы.

- Да, мам. Конечно. И цветы поливай. Помнишь? Как там моя крассула?

Отец все время молчит. Ему нечего сказать. И, наверное, боится заплакать. И я молчу в ответ. Лишь обмениваемся взглядами. Я понимаю его взгляд, надеюсь, он понимает мой. Так хочется сказать: «Не переживай. Я достойно продержусь до конца. Тебе это важно, знаю. И мне это важно».

Чувствую, как подергивается мышца на лице. Надеюсь, не заметили. Кто-то в форме подходит к родителям и говорит, что пора уходить.
Улыбаюсь и киваю им на прощание. Хотел бы попрощаться вслух, но так боюсь сорваться в истерику. Вдох, еще один, пульс в норме.
Их ведут из комнаты. Оглядываются, я смотрю им вслед.
«Только не сорвитесь. Прошу вас. Если вы заплачете или закричите, я тоже не выдержу»

Мне страшно и хочется проснуться. Скорее бы. Просыпаемся же мы от страха. Еще раз осматриваю кресло. Двое медиков-палачей в марлевых повязках деловито поправляют какие-то трубки. За мной еще не идут.

Сон.

- Рельсы-рельсы, шпалы-шпалы. Едет поезд запоздалый
- Ха-ха-ха! Давай заново!
- Рельсы-рельсы, шпалы-шпалы…

Просыпаюсь от детского смеха. Я на верхней полке в купе. Первым делом берусь за шею у основания черепа. Именно туда должен был вонзиться один из шприцов во сне.
Все в порядке. Холодок скользит вниз по позвоночнику. Я потягиваюсь счастливый, что перед этим был лишь сон.

- Из последнего вагона вдруг посыпалось зерно…

На нижней полке ребенок четырех-пяти лет. Мама читает ему стишок и рисует шпалы с рельсами на спине. Он хохочет от щекотки.

- Здравствуйте.

Женщина резко оборачивается и пристально смотрит мне в глаза. Отвечать она явно не намерена.

- Извините, что это за поезд? Куда мы едем?
- Не мешай, - тихо произносит она, - еле ребенка успокоила.
- Мама, давай еще!
- Рельсы-рельсы…

За окном заснеженная равнина. На столике мерно, в такт, постукивают ложки в пустых стаканах, разорванный пакетик сахара с поездом на фантике.
Что это за поезд и как я в нем оказался? Протягиваю руку, чтобы расправить занавеску. На занавесках обычно пишут маршруты поездов, я даже вижу первое слово «Псков – Н…»

- Не трогайте занавеску! – зло говорит женщина, - У меня ребенок уже читает.

Психопатка. Спрыгиваю с верхней полки и выхожу из купе, на ходу проверяя внутренний карман пиджака. Я так и спал в костюме. Бумажник на месте.

В коридоре никого, в соседнем купе бодрые голоса. Стучу и дергаю за ручку.

- Заходите-заходите! Мы всем рады!

В купе трое мужчин. Усатый, лет шестидесяти, и двое молодых, лет двадцати пяти, не больше.

- Заходи, присаживайся, - с улыбкой приглашает усатый. Молодые ерзают на месте, словно подвигаясь.

- Нам как раз четвертый нужен, - усатый хитро улыбается и умело тасует затертую колоду карт. Под столом позвякивают пустые пивные бутылки.

- Спасибо, я только спросить. Мужики, что это за поезд? Куда мы едем?
- А ты не знаешь?

Я понимаю всю глупость ситуации, но качаю головой.

- Это поезд в никуда, сынок.
- В смысле?
- В прямом. И не удивляйся. Мы все не знаем, как сюда попали, но знаем, что нас везут в никуда. Смирись…

Еще раз осматриваю сидящих, захлопываю дверь и иду по коридору. Наконец-то купе проводника. Надеюсь, он на месте.
Проводница, полная женщина лет сорока, сама выходит мне навстречу.

- День добрый, - говорю ей.

Она вопросительно смотрит на меня. Что за поезд? Тут никого здороваться не учили что ли? Ладно.

- Подскажите, что это за поезд? Куда мы едем?
- Вам разве не сказали? Поезд в никуда. Как попали – попали и все тут. Как и все остальные.
- Женщина, у меня и билета-то нет. Вас это не смущает? Может ссадите меня на ближайшей станции? – я устал от глупых ответов.
- Поезд следует без остановок, - отчеканила проводницаю - А на что билета нет – не страшно, – ухмыляется она, - билет выпишем.
- Но как я сюда попал?
- Мужчина, вернитесь на свое место!

Разговора не будет, как я понял. Толкаю ее плечом и прохожу дальше, не обращая внимания на окрики. Следующий вагон оказывается плацкартным, но людей в нем, как в общем. Народ оказывается более разговорчивыми.

- В никуда он идет сынок. Надо смириться и ехать, - бормочет в ухо какая-то старушка.
- Неизвестно, кто посадил. На все воля Божья, - кивает старичек с планками орденов на старом пиджаке.
- Люди, что с вами?
- Стоп-крана здесь нет, я проверял, - докладывает молодой парень, судя по расшитой форме, только что дембельнувшийся морпех.
- А с проводниками что?
- Шипят, злые как собаки. Но не более. Ментов тоже не видать на поезде, - говорит мне мужичек, похожий чем-то на Гарика Сукачева. Окна все задраены, но между вагонами ходить можно. И курить в тамбуре.

Когда-то давно я читал, как люди, которых везли в Сибирь, договаривались и начинали раскачивать поезд. Толпой они разбегались от одной стены столыпинского вагона и прыгали на другую стену. Иногда им везло, и поезд сходил с рельс.

Проводники лежат связанные в купе. Кроме нескольких, которые сами вызвались помогать. Пришлось выбрать два общих вагона, демонтировать сиденья и отнести их в другие вагоны, чтобы не мешали.

- Раз-два, пошли!

Толпа бежит от одной стены к другой. Считают громко, чтобы в соседнем с нами вагоне все делали одновременно. Полчаса безрезультатных попыток.

- Раз-два, вперед!

Поезд несется по заснеженной равнине. В вагонах жарко от нашего дыхания и усилий.

- Поворот, он сейчас пойдет в поворот! – кричит мужичек, похожий на дешевого шулера.

- Раз-два, ухнем!

Толпа наваливается на стену. Правая сторона поезда приподнимается, зависает на мгновение в воздухе, словно раздумывая «туда или сюда». Центробежная сила на нашей стороне. Крики, скрежет металла, поезд летит под откос и мы в вагонах, как в консервной банке. Лишь бы разбились стекла, и я взял пригорошню снега, попробовать, какой он на вкус.

Пробуждение.

Я проснулся, когда грузовик подбросило на очередной кочке.
Никогда еще не ездил в кузове грузовика на деревянной лавке. Тентованный КрАЗ с табличкой «ЛЮДИ» на заднем борту. Рядом человек двадцать незнакомых людей. Разных возрастов, по-разному одетые. Я у заднего борта. Клапан тента открыт. Грузовик медленно катится, его подбрасывает на ухабах. Снег с дождем и размытая каша вместо дороги.

- Проснулся? – спрашивает сосед, мужик лет пятидесяти в старом спортивном костюме. По виду – крестьянин. Остальные не обращают никакого внимания, смотрят перед собой, иногда ерзают на неудобных деревянных лавках по обе стороны кузова.
- Куда мы едем? – теперь и в реальности приходится задавать тот же вопрос, что и во сне.
И сейчас точно знаю, что это - реальность. Ворвавшийся порыв прохладного ветра убедительно холодит шею и заставляет поежится.
- Не едем, а везут. В никуда, сынок.
- В смысле?
- Вот так. В никуда.
- А я дурак, ментом всю жизнь... Пенсия, думал, хорошая будет, - произносит мужчина, сидящий чуть поодаль. Хрен тебе с маслом, а не пенсия, - он добавляет пару непечатных ругательств и делает убедительный жест двумя руками.

Осматриваю сидящих. В кузове полумрак. Просто люди. Пробую наощупь деревянный, отсыревший от непогоды борт, убедиться еще раз, что не сплю. Грузовик подкидывает на очередной кочке.

- Почему везут? Куда? Почему мы едем?
- А нас никто не спрашивал! – отвечает кто-то из глубины кузова.
- Ну спрыгнули и побежали!

В ответ - молчание.

- Сынок, дело говоришь, - шепчет в ухо сосед, - но никто не побежит. Это в сказках и во сне людей подбить можно. А мы уж поедем, куда повезут.
- Люди, что с вами?
- А ты попробовал бы. Серьезно тебе говорю.

Смотрю на соседа. Нет, он не шутит и не ерничает. Смотрит на меня, словно просит сбежать.

- Ты сможешь. Ты – молодой.

Внутри кузова встает мужчина лет сорока и идет к нам, пригибаясь и придерживаясь за борт. Остальные подтягивают ноги, освобождая проход.

- Ты бежать надумал? – присаживается рядом.
- Но не ехать же невесть куда! Давайте со мной, кто хочет.
- Сам беги, парень. Никто больше не побежит. А ты бежал бы. И про нас расскажешь тем, кого не увезли, - мужик смотрит с надеждой, так же как и сосед минутой назад.
Назвавшийся бывшим милиционером подвигается ближе.

- Бежать решил? Нога у тебя какого размера?
- Сорок второго…
- Разувайся!
- Что?

Он елозит под лавкой.
- У меня тоже сорок второй. Поменяемся, - стягивает со своей ноги ботинок и показывает мне, - Хорошие, в Италии покупал. По горам ходить. В твоих туфлях далеко не убежишь. Погоду не видишь?
Не знаю, как реагировать. Но видно, что бежать не уговорю никого. А грузовик слишком реальный, чтобы остаться в нем и ехать куда-то по чужой воле. Молча обмениваемся обувью.
- Вот это дело! – радостно хмыкает бывший мент. – Мне бы кто такие дал в первую Чеченскую…

Ботинки и вправду сидят как влитые. В таких кроссы по горам бегать.

- Держи вот, поддень.
В лицо дохнуло перегаром. Надо мной тощий мужик, протягивает только что снятую с себя тельняшку.
- Несвежая, правда, но тебе не до того будет. Оно даже теплей, когда перегаром да сигаретами тельник пропах.

Беру тельняшку, но надеваю поверх футболки. Кто-то сует мне нож, прячу в кармане брюк. Несколько рук протягивают мне зажигалки: «Бери все. Авось, какая откажет. Пригодятся».

Сосед-крестьянин критически осматривает мое пальто с высоким воротником и длинными полами.

- Подь сюды, - окликает молодого парня в фуфайке, сидящего поодаль и безучастно смотрящего перед собой. - Тебе ж в фуфайке сподручней будет? – спрашивает уже меня.

Я смотрю на снег с дождем за бортом, на опушку из голых деревьев вдалеке. Куда бежать? Сколько? День-два-три?

- Ты прав. Давай.
- Брюки, брюки-то в берцы заправь, - замечает мент, покручивая правый ус. Интересно, почему они все с усами?
- Сынок, и про нас там расскажи. Не стесняйся. Но скажи, что помогли, чем смогли, а на большее – кишка тонка.
- А кто за рулем грузовика? – интересуюсь я.
- Двое там. Но ты не боись, не погонятся. Им же нас охранять.

Еще раз смотрю на людей.

- Мужики, точно со мной никто не хочет?
- Беги.
- Нет уж, мы поедем. Может у нас еще все сложится!
- Давай, сынок.

Сажусь на задний борт. Выбираю момент, грузовик притормаживает перед очередной ямой или кочкой, и прыгаю.
Устоять не удается. Группируюсь и кувыркаюсь в грязь. Руки-ноги целы – порядок. Вскакиваю и бегу что есть сил в сторону от дороги. Размокшая земля и скользкая трава под ногами. Только бы не хватились.
Легких толчок в плечо одновременно со звуком выстрела и я лечу вниз, успев заметить вырванных клок фуфайки. Рукой за плечо – целый, крови нет, только фуфайку задело. Оборачиваюсь. Грузовик среди дороги. Рядом водитель с винтовкой, на которой висит, вцепившись руками, сосед-крестьянин. К ним бежит напарник водителя. Встаю и делаю шаг назад к машине, хоть они и далеко. Одновременно из кузова выскакивет бывший мент, машет мне рукой: «Уходи!», а сам бежит отбивать старика от надсмотрщиков.

- Беги!

Несколько часов по полям вдоль лесополосы. Три-четыре – не знаю. Не знаю я и который час. Снег с дождем и голые ветви деревьев. И небо, наше - серое. Молодец Есенин. Он один писал, что небо серое. Голубое оно в Крыму и на Адриатике. Наше – серое и ничего в этом плохого. Я его и серым любить готов. У серого миллионы оттенков. Дайте мне его, я на нем радугу нарисую!

Думаю о людях, которые были со мной в грузовике. Не идет из головы сосед-крестьянин, схватившийся за винтовку. Сил бежать у них нет, воли – тоже. Что их заставило собирать меня в путь, словно от этого что-то зависит? Откуда взялась смелость навалиться на винтовку у мужика? Пусть его не убьют за это, отделается парой ссадин, но все же.
Неужели только, чтобы добрался, чтобы рассказал? Кому? О чем?

Из-за голых ветвей вдруг выглядывает золотой крест и вскоре вырисовывается крытый медью купол. Рядом церковь, а значит – деревня. Люди!
Нет, в первую деревню я не пойду. Надо уходить дальше, пусть и ночевать в поле придется.
В памяти всплывает друг, Драган, боснийский серб.
Как когда-то гуляли с ним по Киеву. А он радовался, как ребенок, каждой православной церкви. И всегда крестился на купола и низко кланялся. Прохожие оборачивались, я мялся и объяснял: «Иностранец».
Лишь к вечеру спросил, это обычай у них такой? Православные они на всю голову что ли?
Драган искренне удивился, а потом задумался и сказал:
«Понимаешь, когда война была, мы в город входили, и сразу церковь глазами искали. Купола увидишь вдалеке – перекрестишься и тебе радостно. Мусульмане-то, они сразу к церквям шли, сжигали их и убивали, кого внутри найдут. Страшно убивали. А потом за город брались. А когда заходишь в город и церковь цела – не успели, значит. Вовремя мы подошли. Живы наши, значит, и жить будут».

Я остановился и впервые в жизни размашисто перекрестился на церковь. Значит, живы будем. Поправил фуфайку и побежал дальше по размокшей земле.
Хоть и двадцать первый век на дворе, и технологии, и компьютеры, и цивилизация, а бежать надо, с трудом отрывая от земли ноги в подаренных берцах, давно потяжелевших и превратившихся в два кома грязи.
Куда бежать – неизвестно, сколько – тоже. Главное - по дороге, которую выбрал сам. Даже если она и раскисла от дождя и снега.

© IKTORN
+1
Комментарии 0 Просмотров 5.6K

Внимание! Комментарии нарушающие правила сайта, будут удалены

Войти через:
Odnoklassniki Yandex