Когда эта история только свершилась, я заставляла себя молчать, хотя эмоции разрывали мой мозг на части. Сейчас уже прошло достаточно времени, я больше не работаю в больнице, где все произошло, да и ничьих личных данных разглашать не собираюсь. Потому поделюсь.
Дело было не в мое дежурство, поэтому о событиях ночи, с которой все началось, рассказываю со слов коллег. Им позвонили из детской больницы и попросили прислать дежурного по санавиации челюстно-лицевого хирурга: поступил ребенок с ушибленно-рваной раной на лице, состояние тяжелое, находится в реанимации. Ребята вызвали дежурного по санавиации, опытный врач, глянул ребенка и велел не морочить голову: рана не опасная, продолжающегося кровотечения нет, состояние относительно удовлетворительное, везите его, мол, в отделение члх, не нужна ему никакая реанимация.
Так оно, в общем, и было. Ребенок, хоть и немного напуганный, был спокоен и контактен, рана на первый взгляд сложностей не сулила. Больше беспокоила мать ребенка, фактически бьющаяся в истерике, и немного агрессивные полицейские, сопровождающие компанию. Что? Полицейские? Не совсем ясно.
Со слов матери, дело было так. Она находилась в одной комнате, дети (7 лет и 2 года) - играли в соседней. Услышав звук падения и плач малыша, она прибежала и увидела старшего ребенка в крови. Тут же схватила обоих, в машину - и в детскую больницу. Отца дома не было.
Полицейские же, однако, почему-то считали, что ребенок пострадал от рук отца. Как рассказывали ребята, вели стражи порядка себя чересчур сурово - давили на заплаканную мать и пытались наедине допрашивать раненого семилетнего ребенка. Мальчика, конечно же, забрали хирург и анестезиолог, не позволив никому с ним беседовать. В операционной мальчик признался, что прыгал с подоконника на кровать и упал щекой и углом рта прямо на острый угол.
В это время в коридоре оставшаяся часть дежурной бригады отважно защищала родителей мальчика от полицейских. Ну что хотят эти злые дядьки от такой милой пары? Все ведь ясно... В конце концов, страсти немного улеглись, представители закона уехали, ребенка прооперировали и госпитализировали.
Возможно, я бы так и не столкнулась со всей историей лично, но в ближайшие два дня количество гнойных больных в отделении резко увеличилось, и нам нужно было изолировать "чистых". "Заберите ребенка с раной в свою палату" - распорядился шеф, и с этой минуты лечащим врачом мальчика стала я.
Ребенок был (и есть) просто замечательный. Красивый, веселый, общительный, он стойко переносил все манипуляции, рассказывая мне и присутствующим на перевязке студентам историю своего неудачного прыжка с подоконника на кровать. А под дверью перевязочной его всегда преданно ждал отец. Как бы описать... "Божий одуванчик" - это про старушек. "Ангелочек" - про детей. А он был чем-то средним. Упитанный, симпатичный, совсем молодой, с огромными наивными глазами и длинными закрученными ресницами - ну вылитый Бэмби, или там какой-нибудь умильный теленок. Постоянная застенчивая улыбка и
обожающий взгляд сына довершали образ.
Надо заметить, такое впечатление он производил на всех. Мой лучший друг, парень весьма скептичный, в отличие от меня, тоже дежурил в ту ночь, когда все началось. "Клевый мужик, и детей любит. И чего мусора к нему прицепились? Не понимаю" - вот, что я слышала, причем неоднократно, когда мы обсуждали ребенка и его семью. А обсуждать причины были.
Скажем так: я не суперопытный врач, но с ранами дело имела не раз и не два и лечить их умею. Да, рана была серьезная, но ушивали ее опытные доктора, дренировалась она адекватно, а на фоне антибиотиков, при условии своевременных перевязок, у соматически здорового ребенка заживление должно было идти лучше, и я это чувствовала. Попросив дорогущий лазер из личного арсенала шефа, я почти с первых дней подключила лазерную обработку. Эффекта не было. Я понимала, что все идет к тому, что швы развалятся. Рана не заживала, и видимых причин тому не было.
Кроме того, над раной, примерно на границе скуловой и подглазничной областей, обнаружился неясного происхождения отек. Я снова и снова пальпировала инфильтрат, и снаружи, и со стороны полости рта, консультировалась с коллегами, пыталась установить, есть ли у этого участка сообщение с раной, пересматривала рентгеновские снимки. Что это? Гематома? Инородное тело? Гной? На гной непохоже. Этот вариант я отбросила сразу. Больше склонялась к гематоме, собиралась провести диагностическую пункцию (то есть ввести в полость пустой шприц и попытаться получить содержимое). Тут отек вроде пошел на убыль, инфильтрат уменьшился и отграничился.
На профессорском обходе я показала ребенка шефу. Рассказала про плохое заживление, про непонятный инфильтрат. Шеф пощупал и заявил: инородное тело. "Но что?", - спрашиваю я. Ведь он ударился об угол кровати... "Что на рентгене?" - "Чисто." - "Рекомендую компьютерную томографию." - "Может, провести пункцию?" - "Я сказал, что я думаю".
Полагаю, шеф все понял еще тогда. Огромный опыт плюс смекалка против моих неопытности и наивности. В тот же день отец ребенка говорит, что хочет забрать его домой. Я все объясняю, отговариваю. Рассказываю, что дело плохо. Да и слова шефа о рекомендации сделать томографию и подозрении на инородное тело он прекрасно слышал. Безрезультатно. Подписывает отказ и выписывается. Я вызываюсь сама вести ребенка амбулаторно, хоть и не имею права. Просто чувствую ответственность и не могу пустить все на самотек.
Ситуация ухудшается. На очередной перевязке я понимаю, что рана разваливается. Зову шефа. Он снова пальпирует. Берет шприц для пункции. Вводит шприц в полость инфильтрата и мрачнеет. "Сейчас же оформить повторно историю болезни и отвести ребенка на томографию. Поручаю лично Вам. Сейчас позвоню заведующей рентгеном и договорюсь".
Я беру ребенка и иду в приемное отделение. Сегодня его привели оба родителя, и я знакомлюсь с матерью. Обаятельная и дружелюбная, она щебечет всю дорогу и беззаботно болтает со мной так, будто мы вместе выросли. Оформляем историю болезни, делаем томографию. Я дожидаюсь записи на диск и несу его в отделение.
Еще один момент, вспоминая который, я до сих пор прихожу в бешенство. На очередной перевязке, уже после выписки мальчика, мы с коллегой снова пытаемся объяснить отцу всю серьезность происходящего. Сетуем на неизвестную нам причину столь плохого течения заболевания. Он качает головой и со слезами на глазах причитает: "А ведь у какого-нибудь алкаша все заживает нормально, а ребенок... ребенку-то за что?". Как мерзко и лицемерно, ведь он все знал, знал с самого начала...
При просмотре томографии в кабинете шефа нас только трое: он сам, я и коллега, оперировавшая ребенка в ночь поступления. Шеф открывает диск, и нашему взору предстает не что иное, как резиновая пуля от травмата, сидящая в мягких тканях по проекции доселе непонятного нам "отека". "А я вам говорил" - спокойно, хоть и с горечью, произносит шеф, а я смотрю на свою коллегу и ощущаю подступающую тошноту от осознания всей мерзости ситуации. - "Вызывайте анестезиологов, надо оперировать. И не забудьте потом отдать пулю куда следует".
Продолжая ошарашенно смотреть друг на друга и не произнося ни слова, мы с коллегой выходим на улицу, где нас дожидается семья мальчика. Мальчика, который так убедительно врал, что прыгал с подоконника на кровать. Мальчика семи лет с огнестрельным ранением лица. Сына бессовестных и эгоистичных врунов.
Увидев наши глаза, парочка резко меняется в лице. Мамаша моментально заливается слезами, а отец стыдливо опускает свои телячьи глаза. Они все это время знали, что рана была огнестрельной! Что пуля осталась в лице ребенка. Что то, что должно было зажить без следа, на их глазах превращается в кратер на лице мальчика! Что мы не понимаем, что делать, а значит, не можем ничем помочь. И они молчат... Несколько недель молчат! И молчали бы дальше, не сложись обстоятельства именно так...
Я не могу с ними говорить. Я даже смотреть на них не могу. Только думаю о том, что, будь курс пули хоть на пять градусов другим, ребенок, скорее всего, не выжил бы. А еще виню себя. За отсутствие опыта. За то, что не догадалась сразу, что дело нечисто. За то, что верю людям, как последняя идиотка.
А они говорят, что боялись. Что у них будут проблемы, так как отец мальчика работает в органах. Что все получилось случайно, что дети нашли оружие, игрались с ним, и младший выстрелил. Знаете, что самое страшное? Их все еще больше волнует собственная шкура. Им хватает наглости просить нас скрыть пулю. Хотя чего удивляться, что люди, готовые пожертвовать здоровьем своего собственного ребенка, с такой легкостью просят врачей нарушить закон, рискуя работой и не только?
Ребенка мы прооперировали, пулю отдали, как и положено, полиции. Честно говоря, я так и не смогла заставить себя смотреть на этих людей. Мальчика я передала своей коллеге. Вроде ему должны делать операцию по устранению последствий той первой развалившейся раны. Хотелось бы сказать, что я научилась не верить людям, но, к сожалению, я все еще им верю. Хоть теперь и знаю совершенно точно, что не стоит.
P.S. Предвосхищая вопросы, объясню, почему пулю не обнаружили сразу же. Судя по всему, она прошла по касательной мимо альвеолярного отростка верхней челюсти, сломав один зуб, но чудом найдя такую траекторию, по которой остановилась в мягких тканях скуловой области. А сократившиеся мышцы изолировали полость, где осталась пуля, от основной раны. Соответственно, врачи, не подозревавшие инородное тело, проревизировали дно раны, как обычно, и принялись за ушивание. Конечно, в точности я знать не могу, но другие варианты маловероятны, так как мальчика оперировали опытные доктора.
Вот так, ребята. Всем добра и поменьше вранья.
