Наверное, в жизни каждого человека бывают моменты, о которых потом стыдно вспоминать. Казалось бы, столько лет прошло — можно и забыть, зачем вспоминать неприятное? Но нет, память услужливо выдаёт застывшую картинку, как бы напоминая — с этим что-то нужно сделать, отработать, загладить, закрасить другой краской. Вот и расскажу я своём поступке, за который мне по сей день стыдно, может, кому-то уроком станет.
Дело было в далёком 1991-м году, вскоре после августовского московского путча ГКЧП. Я только что вернулся домой, в Новосибирск, после двухлетнего пребывания в Москве, думал, что ненадолго, а получилось — навсегда. В Москве я жил-выживал как мог, там меня никто не ждал от слова «совсем», и об этом я ещё напишу разные истории, например, как сидел на кассе в кооперативном туалете на Арбате, в переулке рядом с театром имени Вахтангова и играл прелюдию Баха, готовясь к экзаменам в Гнесинку и поражая посетителей высоким музыкальным уровнем простого кассира ?..
Ради заработка приходилось делать разное — играть на гитаре «в шляпу» на Арбате, разгружать стройматериалы для стремительно появляющихся бутиков и антикварных магазинов, но больше всего мне помогла дружба с кожевенницей Ленкой, которая совершенно бескорыстно обучила меня азам работы с натуральной кожей, поделилась инструментами, и даже подарила старый этюдник, который, будучи задрапирован однотонной тканью внезапно мог стать (и становился!) передвижным прилавком для продажи предметов прикладного искусства. Попробовав разные стили и посмотрев, что делают другие ремесленники в Измайловском парке, где на выходных открывался стихийный рынок всякого «хэндмэйда» я начал специализироваться по женской бижутерии в древнерусском стиле — серьги, браслеты, нагрудные украшения, и вскоре сам стал вполне успешно продавать собственные изделия. Заодно научился наносить орнамент на кожу с помощью детского выжигательного прибора, инкрустировать и расшивать бисером, плести косички и ремешки, и многому другому.
И вот, уже слившись с Москвой, и плавая в московской жизни, как рыба в воде, мне пришлось вернуться в Новосибирск по вполне значимой причине — у меня появилась первая в моей жизни собственная квартира (спасибо тебе, мама!). Пусть «хрущёвка», пусть на первом этаже окнами на тротуар, где громкоголосая дворничиха назойливо ширкала метлой из берёзовых прутьев каждое осеннее утро — но своя! Однако, квартира-квартирой, но то, что родной город — не Москва, я убедился очень скоро. Наделав разных красивых штучек, я привычно собрал этюдник, и ясным октябрьским днём поехал на площадь Ленина, в самый центр города. Погода для октября стояла чудесная — золотая листва на деревьях и ярко-синее небо, обманчивое дневное тепло, быстро сменяющееся зябкой вечерней сыростью, и лужи, наполненные коричневой от палой листвы дождевой водой. Выйдя из метро, я смело расставил этюдник на трёх телескопических ногах, задрапировал серой холщовой тканью, и начал развешивать серьги, гривны, браслеты и пояса на этюднике. Народ, спешащий по своим делам, большей частью проходил мимо, но некоторые девушки и женщины подходили, бросали беглые взгляды, и отходили — украшения явно были не в их вкусе.
Затем нарисовался весёлый алкоголик с большим стажем. Слегка покачиваясь, он долго рассматривал мои произведения, прохрипел: «Не в коня корм!» и отбыл в неизвестном направлении, навсегда исчезнув из моей жизни. А потом подошёл милицейский патруль, и вежливо взяв меня под локти, предложил пройти в участок, так что я и получаса не простоял и не успел ничего продать.
Идти пришлось недалеко — мы просто спустились в вестибюль метро, и прошли в помещение дежурного по станции. Там сидело ещё двое представителей доблестной советской милиции — немолодая полная дама с крашеной невообразимым оттенком рыжего шевелюрой в мелкое колечко и с погонами старшего лейтенанта на серой форменной рубашке, и какой-то простой мент с не запоминающимся лицом.
Патруль, доставив меня, удалился, а я остался стоять со своим разлапистым этюдником, как художник-передвижник перед тройкой (двойкой) особого совещания. Затем состоялся примерно такой диалог.
— Ну что, гражданин, значит незаконной торговой деятельностью занимаемся? Да ещё и в неположенном месте.. Паспорт предъявите!
— Нет у меня с собой паспорта.
— Имя, телефон, адрес прописки?
— Ну, на Затулинке живу, улица Зорге, дом и квартира такие-то..
— С какой целью нарушаете общественный порядок? Придётся на вас протокол составлять.. Об ответственности в курсе? Мы вам и арест можем оформить легко.
— Э-э-э.. Зачем арест? Я из Москвы только что приехал, там за это не арестовывают..
— Хех, из Москвы он приехал, надо же! Развели там бардак, в Москве вашей! Ладно, давай посмотрим, на чём хотел нажиться. Это вот что такое? — лениво перебирая мои браслеты и серьги, спросил мент с серым лицом.
— Ну-ка, отойди, балбес! Ты всё равно ничего в бижутерии не понимаешь — весело встряла в разговор старший лейтенант милиции, и оттолкнув сослуживца, сама подошла к этюднику. — Хм, необычненько.. Вот эти миленькие, и эти вот ничо так.. Тааак, а почему свастика? Фашист, что ли? — грозно спросила она и уставилась на меня своими заплывшими глазами-щелочками.
— Это не фашистская, а арийская.. Древний солярный знак наших предков-славян, а фашисты его украли просто..
— А-а-а… Понятно. А то смотри, за фашизм мы тебя сразу в камеру оформим, у нас это быстро, тут тебе не Москва!
— Да я понял, понял..
Старший лейтенант вместо своих золотых шариков нацепила на уши серьги-гривны со свастикой, потом подумала, сняла, надела другие, с масонским треугольником (у которого в середине глаз, с красной бусинкой вместо зрачка), и подошла к зеркалу, критически оглядывая свое каменное лицо скифской бабы. Потом взяла пояс из кожаных блях, инкрустированный жемчужным бисером (ох, и кропотливая работа!), опоясалась поверх милицейской рубашки, и спросила меня:
— Ну что, художник.. Как смотрится?
Смотрелось так себе, её живот навыкате был слишком большим, и пояс сидел на «талии», как на корове седло. Но я ответил:
— Нормально сидит. А что, купить хотите?
— Купить??? Да ты издеваешься, фашист! Ты мне сам его отдашь, да ещё уговаривать будешь, если не хочешь с КПЗ познакомиться!!! Значит так, беру вот эти два пояса, вот эти и эти серьги, а бранзулетку не возьму, маловата. Не ссы, у тебя ещё остаются на продажу, беру не всё, у меня тоже совесть есть. Нарушил — плати. Или протокол оформлять будем?
— Не будем.. Не надо протокола..
— Ну и ладненько. Правильно рассуждаешь. Вась, ты своим девчонкам чо брать будешь?
Мент с незапоминающимся лицом сгреб в горсть несколько пар серёжек, упакованных в привезенные из Москвы пакетики с защелкивающейся полоской, и буркнул:
— Возьму. Не зря же повязали фашиста.
Потом скифская баба сказала:
— Свободен, художник! Собирай манатки и вали. Радуйся, что легко отделался! — и я, сгорая от стыда и бессилия, и проклиная вымогателей (про себя) быстро собрал оставшиеся украшения в этюдник, сложил треногу, и убрался вон.
Ощущения были примерно такие же, как у «духа», только что прибывшего с гражданки в стройбат, а я уж думал, что подобное — позади.. Я побрёл по Первомайскому скверу, мимо фонтана, по дорожке в сторону кинотеатра «Победа», шаркая ногами по палой листве и думая мрачные думы, о том что да — это не Москва… Затем сел на скамейку, что стояла через дорогу от консерватории, и вдруг решил снова разложить этюдник. Чёрт с ним, будь что будет! Народу проходило мало, почти никто не останавливался, и ничего не покупал. Уже начинало вечереть, солнце заходило и наливалось багровеющим светом, потянуло холодком, как вдруг появилась делегация иностранцев в сопровождении двух наших девушек-гидов. Было их человек девять, и приехали они из «самой свободной страны мира», США. Они ненадолго задержались около моего этюдника, негромко переговариваясь, и пошли дальше, к ожидающему микроавтобусу. А вот девушки-переводчицы наоборот задержались, примеривали серёжки, смотрелись в зеркальце, и были на диво красивы! Потом одна из них сказала другой:
— Они уже сели в машину! Надо догонять! — и добавила уже, обращаясь ко мне: Хотите им что-нибудь продать? Вообще, они скупые, но может купят хоть что-то? Пойдёмте с нами, в микроавтобус!
Я понял, что это на сегодня последний шанс заработать. Денег почти не оставалось, дома в фанерном ящике на кухне лежали заботливо оставленные мамой полотняные мешочки с мукой, перловкой, серой советской вермишелью, которая, как её не промывай, всё равно получалась слипшимся комом, и несколько пакетиков супа быстрого приготовления. Я согласился, собрал этюдник, и побежал догонять гидов. Тут и произошёл второй за тот день мой постыдный поступок. Девочки представили меня как известного новосибирского художника — мастера handmade (спасибо им!) и предложили приобрести на память аутентичные славянские украшения. Я достал пакет с вещами и передал американским туристам. Они открывали пакетики, рассматривали, одна из женщин примерила что-то, но передумала, и лишь один пожилой господин, пристально рассматривающий меня, выбрал не глядя несколько пакетиков, и громко сказал:
— Five dollars for all!
Девочка-переводчица испуганно посмотрела на него, потом на меня и перевела: Он говорит, что даёт пять долларов за всё..
— Я понял, что он сказал — ответил я, и задумался.. Пять долларов — это было слишком малой ценой, с одной стороны, а с другой стороны, были отчаянно нужны деньги.. Я потратился на дорогу самолётом из Москвы, и ещё не имел в Новосибирске постоянного источника дохода (и в этот момент почувствовал, что трудом ремесленника вряд ли проживу — не Москва..). Наконец я решился, и сказал:
— Ладно, я согласен.
Американец презрительно сощурился, достал из бумажника несколько мятых долларовых купюр, и брезгливо держа их двумя пальцами, громко произнёс:
— Five dollars, ladies and gentlemen, five dollars!! — демонстрируя всем картину моего морального падения и явно торжествуя. На его лице светилось непередаваемое словами выражение белого господина, который осчастливил туземца, купив у него безделушку из моржовой кости.
Я выхватил деньги, забрал свои вещи, которые мне участливо протянула одна из девушек-гидов, и выбежал из машины. Доллары я успел поменять на рубли в обменном пункте, и купил по дороге колбасы и хлеба.
Ощущение того, что я продал первородство за чечевичную похлёбку пришло немного позже, и не отпускает до сих пор. Ведь не умер бы с голоду. Мог бы послать этого гада к такой-то американской матери. Куда девалась гордость бывшего пионера, комсомольца, и танкиста? Почему все так гонялись за этими сраными зелёными бумажками, что в них такого сверхценного? Время ли было такое, или я был таким? От «совка» хотелось избавиться любой ценой, и быть причастным Великому Западу хотя бы за малый прайс? Точно знаю, что не один я побывал в такой ситуации в то время, а многие и многие, каждый по своему, а вот до сих пор мне стыдно, и на самого себя досада не проходит. Надо было проявить характер и гордость, и плюнуть на эти поганые доллары.
Но сделанного не воротишь, а осознание, что же, оно пришло. Любите и уважайте себя, свою историю, свою страну, братья мои и сёстры. Не продавайте достоинство ни за какие деньги, тем более за паршивые пять долларов.
Вот такая история случилась со мной 29 лет назад.
©forgetter
Дело было в далёком 1991-м году, вскоре после августовского московского путча ГКЧП. Я только что вернулся домой, в Новосибирск, после двухлетнего пребывания в Москве, думал, что ненадолго, а получилось — навсегда. В Москве я жил-выживал как мог, там меня никто не ждал от слова «совсем», и об этом я ещё напишу разные истории, например, как сидел на кассе в кооперативном туалете на Арбате, в переулке рядом с театром имени Вахтангова и играл прелюдию Баха, готовясь к экзаменам в Гнесинку и поражая посетителей высоким музыкальным уровнем простого кассира ?..
Ради заработка приходилось делать разное — играть на гитаре «в шляпу» на Арбате, разгружать стройматериалы для стремительно появляющихся бутиков и антикварных магазинов, но больше всего мне помогла дружба с кожевенницей Ленкой, которая совершенно бескорыстно обучила меня азам работы с натуральной кожей, поделилась инструментами, и даже подарила старый этюдник, который, будучи задрапирован однотонной тканью внезапно мог стать (и становился!) передвижным прилавком для продажи предметов прикладного искусства. Попробовав разные стили и посмотрев, что делают другие ремесленники в Измайловском парке, где на выходных открывался стихийный рынок всякого «хэндмэйда» я начал специализироваться по женской бижутерии в древнерусском стиле — серьги, браслеты, нагрудные украшения, и вскоре сам стал вполне успешно продавать собственные изделия. Заодно научился наносить орнамент на кожу с помощью детского выжигательного прибора, инкрустировать и расшивать бисером, плести косички и ремешки, и многому другому.
И вот, уже слившись с Москвой, и плавая в московской жизни, как рыба в воде, мне пришлось вернуться в Новосибирск по вполне значимой причине — у меня появилась первая в моей жизни собственная квартира (спасибо тебе, мама!). Пусть «хрущёвка», пусть на первом этаже окнами на тротуар, где громкоголосая дворничиха назойливо ширкала метлой из берёзовых прутьев каждое осеннее утро — но своя! Однако, квартира-квартирой, но то, что родной город — не Москва, я убедился очень скоро. Наделав разных красивых штучек, я привычно собрал этюдник, и ясным октябрьским днём поехал на площадь Ленина, в самый центр города. Погода для октября стояла чудесная — золотая листва на деревьях и ярко-синее небо, обманчивое дневное тепло, быстро сменяющееся зябкой вечерней сыростью, и лужи, наполненные коричневой от палой листвы дождевой водой. Выйдя из метро, я смело расставил этюдник на трёх телескопических ногах, задрапировал серой холщовой тканью, и начал развешивать серьги, гривны, браслеты и пояса на этюднике. Народ, спешащий по своим делам, большей частью проходил мимо, но некоторые девушки и женщины подходили, бросали беглые взгляды, и отходили — украшения явно были не в их вкусе.
Затем нарисовался весёлый алкоголик с большим стажем. Слегка покачиваясь, он долго рассматривал мои произведения, прохрипел: «Не в коня корм!» и отбыл в неизвестном направлении, навсегда исчезнув из моей жизни. А потом подошёл милицейский патруль, и вежливо взяв меня под локти, предложил пройти в участок, так что я и получаса не простоял и не успел ничего продать.
Идти пришлось недалеко — мы просто спустились в вестибюль метро, и прошли в помещение дежурного по станции. Там сидело ещё двое представителей доблестной советской милиции — немолодая полная дама с крашеной невообразимым оттенком рыжего шевелюрой в мелкое колечко и с погонами старшего лейтенанта на серой форменной рубашке, и какой-то простой мент с не запоминающимся лицом.
Патруль, доставив меня, удалился, а я остался стоять со своим разлапистым этюдником, как художник-передвижник перед тройкой (двойкой) особого совещания. Затем состоялся примерно такой диалог.
— Ну что, гражданин, значит незаконной торговой деятельностью занимаемся? Да ещё и в неположенном месте.. Паспорт предъявите!
— Нет у меня с собой паспорта.
— Имя, телефон, адрес прописки?
— Ну, на Затулинке живу, улица Зорге, дом и квартира такие-то..
— С какой целью нарушаете общественный порядок? Придётся на вас протокол составлять.. Об ответственности в курсе? Мы вам и арест можем оформить легко.
— Э-э-э.. Зачем арест? Я из Москвы только что приехал, там за это не арестовывают..
— Хех, из Москвы он приехал, надо же! Развели там бардак, в Москве вашей! Ладно, давай посмотрим, на чём хотел нажиться. Это вот что такое? — лениво перебирая мои браслеты и серьги, спросил мент с серым лицом.
— Ну-ка, отойди, балбес! Ты всё равно ничего в бижутерии не понимаешь — весело встряла в разговор старший лейтенант милиции, и оттолкнув сослуживца, сама подошла к этюднику. — Хм, необычненько.. Вот эти миленькие, и эти вот ничо так.. Тааак, а почему свастика? Фашист, что ли? — грозно спросила она и уставилась на меня своими заплывшими глазами-щелочками.
— Это не фашистская, а арийская.. Древний солярный знак наших предков-славян, а фашисты его украли просто..
— А-а-а… Понятно. А то смотри, за фашизм мы тебя сразу в камеру оформим, у нас это быстро, тут тебе не Москва!
— Да я понял, понял..
Старший лейтенант вместо своих золотых шариков нацепила на уши серьги-гривны со свастикой, потом подумала, сняла, надела другие, с масонским треугольником (у которого в середине глаз, с красной бусинкой вместо зрачка), и подошла к зеркалу, критически оглядывая свое каменное лицо скифской бабы. Потом взяла пояс из кожаных блях, инкрустированный жемчужным бисером (ох, и кропотливая работа!), опоясалась поверх милицейской рубашки, и спросила меня:
— Ну что, художник.. Как смотрится?
Смотрелось так себе, её живот навыкате был слишком большим, и пояс сидел на «талии», как на корове седло. Но я ответил:
— Нормально сидит. А что, купить хотите?
— Купить??? Да ты издеваешься, фашист! Ты мне сам его отдашь, да ещё уговаривать будешь, если не хочешь с КПЗ познакомиться!!! Значит так, беру вот эти два пояса, вот эти и эти серьги, а бранзулетку не возьму, маловата. Не ссы, у тебя ещё остаются на продажу, беру не всё, у меня тоже совесть есть. Нарушил — плати. Или протокол оформлять будем?
— Не будем.. Не надо протокола..
— Ну и ладненько. Правильно рассуждаешь. Вась, ты своим девчонкам чо брать будешь?
Мент с незапоминающимся лицом сгреб в горсть несколько пар серёжек, упакованных в привезенные из Москвы пакетики с защелкивающейся полоской, и буркнул:
— Возьму. Не зря же повязали фашиста.
Потом скифская баба сказала:
— Свободен, художник! Собирай манатки и вали. Радуйся, что легко отделался! — и я, сгорая от стыда и бессилия, и проклиная вымогателей (про себя) быстро собрал оставшиеся украшения в этюдник, сложил треногу, и убрался вон.
Ощущения были примерно такие же, как у «духа», только что прибывшего с гражданки в стройбат, а я уж думал, что подобное — позади.. Я побрёл по Первомайскому скверу, мимо фонтана, по дорожке в сторону кинотеатра «Победа», шаркая ногами по палой листве и думая мрачные думы, о том что да — это не Москва… Затем сел на скамейку, что стояла через дорогу от консерватории, и вдруг решил снова разложить этюдник. Чёрт с ним, будь что будет! Народу проходило мало, почти никто не останавливался, и ничего не покупал. Уже начинало вечереть, солнце заходило и наливалось багровеющим светом, потянуло холодком, как вдруг появилась делегация иностранцев в сопровождении двух наших девушек-гидов. Было их человек девять, и приехали они из «самой свободной страны мира», США. Они ненадолго задержались около моего этюдника, негромко переговариваясь, и пошли дальше, к ожидающему микроавтобусу. А вот девушки-переводчицы наоборот задержались, примеривали серёжки, смотрелись в зеркальце, и были на диво красивы! Потом одна из них сказала другой:
— Они уже сели в машину! Надо догонять! — и добавила уже, обращаясь ко мне: Хотите им что-нибудь продать? Вообще, они скупые, но может купят хоть что-то? Пойдёмте с нами, в микроавтобус!
Я понял, что это на сегодня последний шанс заработать. Денег почти не оставалось, дома в фанерном ящике на кухне лежали заботливо оставленные мамой полотняные мешочки с мукой, перловкой, серой советской вермишелью, которая, как её не промывай, всё равно получалась слипшимся комом, и несколько пакетиков супа быстрого приготовления. Я согласился, собрал этюдник, и побежал догонять гидов. Тут и произошёл второй за тот день мой постыдный поступок. Девочки представили меня как известного новосибирского художника — мастера handmade (спасибо им!) и предложили приобрести на память аутентичные славянские украшения. Я достал пакет с вещами и передал американским туристам. Они открывали пакетики, рассматривали, одна из женщин примерила что-то, но передумала, и лишь один пожилой господин, пристально рассматривающий меня, выбрал не глядя несколько пакетиков, и громко сказал:
— Five dollars for all!
Девочка-переводчица испуганно посмотрела на него, потом на меня и перевела: Он говорит, что даёт пять долларов за всё..
— Я понял, что он сказал — ответил я, и задумался.. Пять долларов — это было слишком малой ценой, с одной стороны, а с другой стороны, были отчаянно нужны деньги.. Я потратился на дорогу самолётом из Москвы, и ещё не имел в Новосибирске постоянного источника дохода (и в этот момент почувствовал, что трудом ремесленника вряд ли проживу — не Москва..). Наконец я решился, и сказал:
— Ладно, я согласен.
Американец презрительно сощурился, достал из бумажника несколько мятых долларовых купюр, и брезгливо держа их двумя пальцами, громко произнёс:
— Five dollars, ladies and gentlemen, five dollars!! — демонстрируя всем картину моего морального падения и явно торжествуя. На его лице светилось непередаваемое словами выражение белого господина, который осчастливил туземца, купив у него безделушку из моржовой кости.
Я выхватил деньги, забрал свои вещи, которые мне участливо протянула одна из девушек-гидов, и выбежал из машины. Доллары я успел поменять на рубли в обменном пункте, и купил по дороге колбасы и хлеба.
Ощущение того, что я продал первородство за чечевичную похлёбку пришло немного позже, и не отпускает до сих пор. Ведь не умер бы с голоду. Мог бы послать этого гада к такой-то американской матери. Куда девалась гордость бывшего пионера, комсомольца, и танкиста? Почему все так гонялись за этими сраными зелёными бумажками, что в них такого сверхценного? Время ли было такое, или я был таким? От «совка» хотелось избавиться любой ценой, и быть причастным Великому Западу хотя бы за малый прайс? Точно знаю, что не один я побывал в такой ситуации в то время, а многие и многие, каждый по своему, а вот до сих пор мне стыдно, и на самого себя досада не проходит. Надо было проявить характер и гордость, и плюнуть на эти поганые доллары.
Но сделанного не воротишь, а осознание, что же, оно пришло. Любите и уважайте себя, свою историю, свою страну, братья мои и сёстры. Не продавайте достоинство ни за какие деньги, тем более за паршивые пять долларов.
Вот такая история случилась со мной 29 лет назад.
©forgetter
