Восьмого мая я всегда засыпал в предвкушении, что завтра дед наденет мундир, все свои ордена и медали, два кортика, возьмет кобуру с наградным ТТ, и мы пойдем по городу. Почти всё так и было. Но вместо мундира дед надевал обычный костюм, а вместо наград скучную незаметную планку. Кортики и пистолет, конечно, оставались дома. Сколько я молил его: ну дееед, ну, пожалуйста...
- Не хочется пиджак дырявить - смущенно говорил он (надо сказать, у него было 3 ордена: один Красной Звезды, и два Отечественной Войны I и II степеней, и 23 медали).
Лучше на груди, чем на подушке впереди - парировала бабушка. Но дед был неприступен. Мы шли гулять, встречали моих друзей с дедами в медалях, я чуть не рыдал от досады. А со мной шёл он. С пузиком, полысевший, в очках, рассеяно как-то улыбающийся всем, такой обычный человек. И про войну он говорил не героически.
- Страшно было всегда. Знаешь, почему УРА! орали? Чтобы страх свой ослепить, оглушить, слиться воедино. И ярость была больше к себе самому, боящемуся.
Ранение он получил в конце войны, спасая пленного связиста немца, которого они везли на машине в штаб. Попали под артобстрел своих же, пленный выскочил, пробежал метров двадцать и замер от страха. Стоял, закрыв лицо руками. А вокруг всё рвется. Дед подбежал его опрокинуть, а спину обожгло, дыхание кончилось и подкосились ноги. Очнулся уже в госпитале. Один осколок так и не достали, он болел к дождю, дед был чутче любого барометра) Я никогда не рассказывал эту историю никому в детстве. Фашиста спас... Эх, дед...И сам пострадал.
Дома на ковре висели два наградных кортика. Золоченые, с золотой нити ремнями, золочеными цепочками. Один был в идеальном состоянии. Второй с разбитой ручкой, а на лезвии были красные подтеки. Дед сказал, что это однажды капнул своими преподскими красными чернилами, да и забыл стереть. Но я верил, что здесь какая-то героическая история и обещая почистить кортик, никогда этого не делал.
И шкаф у нас был потрясающий. Там висели шинели, авиаторский плащ-кожан, мундиры, фуражки, папахи. Тут же были коробочки с орденами и медалями, орденские книжки... Я всегда друзей водил тайком в этот музей. Однажды мы с Денисом нашли в глубине шкафа коробку из под обуви. Тяжеленькая. Открыли, а там женские банальные рейтузы, исподнее бабье. Потрогал и сразу догадался! Развернули, и да! лежит он, вороненый, в масле, со звездой на рукояти. И тут же коробочки с патронами. Мы похватали все это и дунули во двор. Крутили, вертели за гаражами, так и не поняли, как тут что открывается, припрятали пока. А когда я прибежал домой, там сильно пахло корвалолом. Дед угрюмо сидел за столом.
- Принеси сейчас же то, что вы взяли. Даже, если умудритесь себя и других не покалечить, меня посадят в тюрьму - сказал он тихо, без эмоций. И я побежал за пистолетом.
Это было как раз 8 мая. А 9-го мы вечером всей семьей смотрели телевизор. И там показывали хронику - марш пленных немцев по Москве 17 июля 1944 года.
- Гады, фашисты, сволочи - горячился я.
- Люди, и очень разные, их дома тоже ждали жены, матери, дети - вдруг сказал дед.
Я не поверил своим ушам. Дед, ты шутишь!? Какие матери!
Они же враги! И мы.. вы..мы их победили, уничтожили, отомстили!
- Когда мы вернулись - сказал он глядя в никуда - мамы и сестры целовали наши лица, мы обнимались до хруста, и говорили не про победу. Хорошо, что ты живой. И - только бы не было больше войны. Так говорили.
Это уже много позже я многое переосмыслю и пойму про этого человека, про моего обыкновенного чудесного деда.
10 июня 1984 года я по обыкновению рано утром забежал в спальню к деду с бабушкой. Дед блаженно улыбался и похрапывал. Сначала я ему что-то тихо рассказывал, толкая в бок, потом сильнее, громче.
Бабушка, чего он дрыхнет! Никак не просыпается.
Он его потолкала, потом зачем-то приподняла ему веко и побежала звонить в скорую. Меня выгнали из комнаты. Но через какое-то время я украдкой туда пролизнул.
Дед все также улыбался и храпел. За столом сидел огромный доктор армянин, с пугающе волосатыми седыми руками, пот катился с него градом, он что-то писал.
- А когда он проснется? - спросил я.
Доктор дописал несколько строк, потом посмотрел на меня внимательно, взял за руку. - Знаешь, старик, он уже не проснется больше. Он скоро уйдет, умрет дед твой.
Я не понимал, что происходит. Вот же он, лежит улыбается, храпит вовсю, чего они шутят, дураки.
- Так бывает - будто прочитав мои мысли сказал он.- Это сильное кровоизлияние в мозг, все залило кровью. Но помни, твой дед был очень хорошим человеком, поверь мне, я много смертей повидал. Умереть во сне, вот с такой блаженной улыбкой дается немногим
- Не хочется пиджак дырявить - смущенно говорил он (надо сказать, у него было 3 ордена: один Красной Звезды, и два Отечественной Войны I и II степеней, и 23 медали).
Лучше на груди, чем на подушке впереди - парировала бабушка. Но дед был неприступен. Мы шли гулять, встречали моих друзей с дедами в медалях, я чуть не рыдал от досады. А со мной шёл он. С пузиком, полысевший, в очках, рассеяно как-то улыбающийся всем, такой обычный человек. И про войну он говорил не героически.
- Страшно было всегда. Знаешь, почему УРА! орали? Чтобы страх свой ослепить, оглушить, слиться воедино. И ярость была больше к себе самому, боящемуся.
Ранение он получил в конце войны, спасая пленного связиста немца, которого они везли на машине в штаб. Попали под артобстрел своих же, пленный выскочил, пробежал метров двадцать и замер от страха. Стоял, закрыв лицо руками. А вокруг всё рвется. Дед подбежал его опрокинуть, а спину обожгло, дыхание кончилось и подкосились ноги. Очнулся уже в госпитале. Один осколок так и не достали, он болел к дождю, дед был чутче любого барометра) Я никогда не рассказывал эту историю никому в детстве. Фашиста спас... Эх, дед...И сам пострадал.
Дома на ковре висели два наградных кортика. Золоченые, с золотой нити ремнями, золочеными цепочками. Один был в идеальном состоянии. Второй с разбитой ручкой, а на лезвии были красные подтеки. Дед сказал, что это однажды капнул своими преподскими красными чернилами, да и забыл стереть. Но я верил, что здесь какая-то героическая история и обещая почистить кортик, никогда этого не делал.
И шкаф у нас был потрясающий. Там висели шинели, авиаторский плащ-кожан, мундиры, фуражки, папахи. Тут же были коробочки с орденами и медалями, орденские книжки... Я всегда друзей водил тайком в этот музей. Однажды мы с Денисом нашли в глубине шкафа коробку из под обуви. Тяжеленькая. Открыли, а там женские банальные рейтузы, исподнее бабье. Потрогал и сразу догадался! Развернули, и да! лежит он, вороненый, в масле, со звездой на рукояти. И тут же коробочки с патронами. Мы похватали все это и дунули во двор. Крутили, вертели за гаражами, так и не поняли, как тут что открывается, припрятали пока. А когда я прибежал домой, там сильно пахло корвалолом. Дед угрюмо сидел за столом.
- Принеси сейчас же то, что вы взяли. Даже, если умудритесь себя и других не покалечить, меня посадят в тюрьму - сказал он тихо, без эмоций. И я побежал за пистолетом.
Это было как раз 8 мая. А 9-го мы вечером всей семьей смотрели телевизор. И там показывали хронику - марш пленных немцев по Москве 17 июля 1944 года.
- Гады, фашисты, сволочи - горячился я.
- Люди, и очень разные, их дома тоже ждали жены, матери, дети - вдруг сказал дед.
Я не поверил своим ушам. Дед, ты шутишь!? Какие матери!
Они же враги! И мы.. вы..мы их победили, уничтожили, отомстили!
- Когда мы вернулись - сказал он глядя в никуда - мамы и сестры целовали наши лица, мы обнимались до хруста, и говорили не про победу. Хорошо, что ты живой. И - только бы не было больше войны. Так говорили.
Это уже много позже я многое переосмыслю и пойму про этого человека, про моего обыкновенного чудесного деда.
10 июня 1984 года я по обыкновению рано утром забежал в спальню к деду с бабушкой. Дед блаженно улыбался и похрапывал. Сначала я ему что-то тихо рассказывал, толкая в бок, потом сильнее, громче.
Бабушка, чего он дрыхнет! Никак не просыпается.
Он его потолкала, потом зачем-то приподняла ему веко и побежала звонить в скорую. Меня выгнали из комнаты. Но через какое-то время я украдкой туда пролизнул.
Дед все также улыбался и храпел. За столом сидел огромный доктор армянин, с пугающе волосатыми седыми руками, пот катился с него градом, он что-то писал.
- А когда он проснется? - спросил я.
Доктор дописал несколько строк, потом посмотрел на меня внимательно, взял за руку. - Знаешь, старик, он уже не проснется больше. Он скоро уйдет, умрет дед твой.
Я не понимал, что происходит. Вот же он, лежит улыбается, храпит вовсю, чего они шутят, дураки.
- Так бывает - будто прочитав мои мысли сказал он.- Это сильное кровоизлияние в мозг, все залило кровью. Но помни, твой дед был очень хорошим человеком, поверь мне, я много смертей повидал. Умереть во сне, вот с такой блаженной улыбкой дается немногим
