Мое первое банное воспоминание из сопливого детства. Родной дядя, учёный человек, с какого-то перепугу повёл меня в баню. Городскую Посадскую.
Первое, что помню - взвесь пахучей влаги с самых дверей, парное облако укутывало баню и снаружи. В нос забрались чужие запахи: терпкость дегтярного мыла, пряный берёзовый дух, привкус распаренного дерева, камня, мочал, всего мочёного на свете.
Даже дядин портфель с подглядывающим в прореху веником казалось уже заварен заранее. Всё нутро необъятных комнат бани было выстелено узорным кафелем и звуки гулко гуляли, сливаясь в банную симфонию, покачиваясь и хмелея эхом. Нигде больше вы не услышите такую полифонию. Одной воды сто голосов: яростный шелест душевых, ворчание кранов с кипятком, у-ухание окатывающего таза, ритмы капели повсюду, с потолка, с труб, подтекающих кранов. А арии перекликающихся шаек, гудящий улей мужских голосов с довольными междометиями.
В мареве снуют пугающе голые мужики, пузатые огромные, как циклопы. Сноровисто и усердно они орудуют щетками, мочалками, тазами. Одураченный всем этим шалею возле мылящегося дяди. Нездешний дохленький бледнокожий.
Он что-то говорит мне, незнакомо больно трёт мочалкой и будто по содранной коже горячо обливает из таза, а потом совсем очумелого ведёт куда-то. А там белый клубящийся жар, словно вскипевший ливень. Глотаю кипяток воздуха, жгу ноздри и горло. Меня подводят к амфитеатру лавок.
- Чем выше лавка, тем жарче. Привыкай и постепенно забирайся - говорит в ухо дядя и исчезает с веником в толще тумана.
Всё. Я сварен живьём. Падаю на четвереньки носом в пол, у кафельных швов можно дышать. Повсюду свистят веники, всё шипит, дядьки отчаянно хлещут себя по бокам и бранно восторгаются. Шок детства!
Кстати, тёзка мой Андрей Первозванный тоже офигел от всего этого. В летописи Нестора «Повесть временных лет» (945 г.), в части, описывающей путешествие апостола Андрея из Синопа в Рим, есть прикольное изображение банной процедуры в Великом Новгороде: «…видех бани древены; и пережгут с вельми, совлокуться, и будут нази и облеются квасом уснияным, и возьмут на ся прутье младое, бьются сами и того ся добьют егда вылезут ли живы, и обдаются водою студеное, тако оживут; и то творят по вся дни и мучими ни сим же, но сами ся мучать».
Проще говоря: "видел бани деревянные, и натопят их сильно, и разденутся и будут наги, и обольются квасом кожевенным, и поднимут на себя прутья молодые и бьют себя сами, и до того себя добьют, что едва вылезут чуть живые, и обольются водою студеною, и только так оживут. И творят это постоянно, никем же не мучимые, но сами себя мучат».
Тогда в детстве я поклялся себе, что никогда больше в жизни не приму эти адовы мучения. Но, вы ж в курсе, как мы меняемся.
В малолетстве я давал зарок никогда не мучить себя маслинами, овсянкой, кофе и блевотной любительской колбасой с жирком, как делают безумные взрослые. А потом всё это стало излюбленным.
aDani.Love
Первое, что помню - взвесь пахучей влаги с самых дверей, парное облако укутывало баню и снаружи. В нос забрались чужие запахи: терпкость дегтярного мыла, пряный берёзовый дух, привкус распаренного дерева, камня, мочал, всего мочёного на свете.
Даже дядин портфель с подглядывающим в прореху веником казалось уже заварен заранее. Всё нутро необъятных комнат бани было выстелено узорным кафелем и звуки гулко гуляли, сливаясь в банную симфонию, покачиваясь и хмелея эхом. Нигде больше вы не услышите такую полифонию. Одной воды сто голосов: яростный шелест душевых, ворчание кранов с кипятком, у-ухание окатывающего таза, ритмы капели повсюду, с потолка, с труб, подтекающих кранов. А арии перекликающихся шаек, гудящий улей мужских голосов с довольными междометиями.
В мареве снуют пугающе голые мужики, пузатые огромные, как циклопы. Сноровисто и усердно они орудуют щетками, мочалками, тазами. Одураченный всем этим шалею возле мылящегося дяди. Нездешний дохленький бледнокожий.
Он что-то говорит мне, незнакомо больно трёт мочалкой и будто по содранной коже горячо обливает из таза, а потом совсем очумелого ведёт куда-то. А там белый клубящийся жар, словно вскипевший ливень. Глотаю кипяток воздуха, жгу ноздри и горло. Меня подводят к амфитеатру лавок.
- Чем выше лавка, тем жарче. Привыкай и постепенно забирайся - говорит в ухо дядя и исчезает с веником в толще тумана.
Всё. Я сварен живьём. Падаю на четвереньки носом в пол, у кафельных швов можно дышать. Повсюду свистят веники, всё шипит, дядьки отчаянно хлещут себя по бокам и бранно восторгаются. Шок детства!
Кстати, тёзка мой Андрей Первозванный тоже офигел от всего этого. В летописи Нестора «Повесть временных лет» (945 г.), в части, описывающей путешествие апостола Андрея из Синопа в Рим, есть прикольное изображение банной процедуры в Великом Новгороде: «…видех бани древены; и пережгут с вельми, совлокуться, и будут нази и облеются квасом уснияным, и возьмут на ся прутье младое, бьются сами и того ся добьют егда вылезут ли живы, и обдаются водою студеное, тако оживут; и то творят по вся дни и мучими ни сим же, но сами ся мучать».
Проще говоря: "видел бани деревянные, и натопят их сильно, и разденутся и будут наги, и обольются квасом кожевенным, и поднимут на себя прутья молодые и бьют себя сами, и до того себя добьют, что едва вылезут чуть живые, и обольются водою студеною, и только так оживут. И творят это постоянно, никем же не мучимые, но сами себя мучат».
Тогда в детстве я поклялся себе, что никогда больше в жизни не приму эти адовы мучения. Но, вы ж в курсе, как мы меняемся.
В малолетстве я давал зарок никогда не мучить себя маслинами, овсянкой, кофе и блевотной любительской колбасой с жирком, как делают безумные взрослые. А потом всё это стало излюбленным.
aDani.Love
