Третья вахта изоляции в доме интернате подходит к концу. От накопившейся усталости появилась бессонница и, похоже, не у меня одной. Ночью душно. Открыла окно, пытаюсь уснуть. Тишина звенящая, слышно как ветер качает ветки яблоньки внизу. Пахнуло речной прохладой и свежескошенной травой. «Хорошо жить у реки», – подумала я и тут же раскаялась. Квакнула призывно лягушка, и зазвучал оркестр жабьего многоголосья и лягушачьих тембров на все лады, что-то выясняя и перекрикивая друг дружку. Выспалась. Слышу, за дверью кто-то торопливо прошагал к переходу в отделение, и кааак вскрикнет.
Выхожу, в коридоре прижавшись к стенке, стоит дежурная медсестра.
– Ты чего Елизавета? – перепугавшись, спрашиваю её.
– Там, в холле Баба-Яга сидит, – шепчет мне она. – Идёмте со мной, я боюсь одна, – схватилась она за меня ледяной рукой и тянет.
Заходим буквально на цыпочках в холл отделения и правда, на диване в свете луны сидит реальная Баба-Яга. Горб, платок, накидка тёмная и такое лицо вытянутое белое страшное. У меня мурашки побежали. Стоим смотрим, надеемся, что видение растает. Лиза меня толкает к выключателю. Не отрывая глаз от Яги, включаю свет.
О, Господи! Теперь стало понятно, что это наша проживающая Сугробова. Со страха и не подумали, что это может быть она. Забыли, что у неё единственной сейчас в усадьбе горб.
– Ольга Александровна, вы чего не спите?
– Не идёт сон, – отмахнулась она, закрывая от нас ночнушку расписным платком. – Мысли всякие в голову лезут. Курить уже устала, вот и сижу тут жду, когда расцветёт. На балконе прохладно.
– А чего сидите в темноте, лампу хоть бы зажгли.
– Да чтобы не будить ни кого, чего людям мешать-то? Меня и так не любят тут, да и вообще не любят нигде, – потёрла она сухие глаза, помолчала вспоминая.– Вот представьте, за всю жизнь без горечи, даже вспомнить нечего. Одни надежды. Вот для чего меня господь такую уродил?
Нас в семье двое детей у мамы. Брат мой младший нормальный, красивый даже мужчина, а я вот такая. Ольга скинула с плеч платок и сквозь тонкую ткань сорочки отчётливо проступила корявая спина. С самого детства растет эта гадость. Мучает меня.
Я сначала не понимала, что некрасивая. Ласковая была всех любила, улыбалась всем подряд, но в школе мне объяснили, что я - уродина. Дочкой Бабы-Яги дразнили, а я ревела и в зеркало себя рассматривала каждый день. Думала, что искривление пройдёт, а горб со временем становился только больше. Столько меня мама лечила, в санаторий для туберкулёзников каждый год возила. Но поверила я, что страшная только когда отец нас бросил. Он когда уходил, я одна дома была. Вот он мне и сказал, что не может больше смотреть на меня уродину, слышать, как шепчутся за спиной. Жить ему со мной под одной крышей страшно, дотрагиваться противно, осознавая, что я – его дитя. Я очень хорошо помню, как замерло тогда моё сердце. Как трудно потом было дышать несколько дней, и я не плакала. В зеркало больше не смотрелась дооолго. Боялась увидеть себя папиными глазами.
Мама тогда переключилась на брата, занималась только ним, меня оставили в покое. Личная жизнь у неё не складывалась, наверное из-за меня. А я продержалась в школе до восьмого класса. Еле-еле окончила с двойки на тройку. Меня даже к доске не вызывали, чтобы не смеялись надо мной. Получила аттестат и устроилась почтарькой.
Таскаю эти тяжёлые сумки, тело аж дрожит от боли, но я справлялась. Разнесу быстро почту и свободна, хожу по району гуляю. Подсяду где-нибудь рядом с местом, где ребята собираются и слушаю. Глянулся мне там один парень, заводила. Так на гитаре играл хорошо. Решила я, что обязательно научусь играть и тогда подойду к ним, может, не прогонят.
Мама, видя мои страдания у зеркала, посоветовала мне платья не носить, очень они уродски на мне сидят. Подобрали мне брюки, рубашки, кофту подлинее, у брата кепку взяла. С таким лицом от парня отличить меня можно было с трудом. Так и ходила, меньше внимания обращали.
Купила с зарплаты гитару, книжку мне специальную подарили в магазине, наверное, пожалели. Стала каждый вечер после работы учиться. Сижу на кухне потихоньку бренчу, гитара больше чем я, неудобно так. Наверное, полгода я страдала, пока начало получаться. Выучила две блатные песни к весне и пошла к этой беседке.
Приняли меня за парня. Предложили сигарету, а я ж не курю. Покашляла и ничего, научилась, всю жизнь вот с тех пор курю. Посидела я с ними несколько вечеров, потом предложила сыграть им. Так и подружилась я с этими ребятами. Представилась не Ольгой, а Олегом. Всё равно меня в том районе никто не знал, а мне главное быть с ними. Играли мы с этим Володькой в две гитары. Столько песен перепели, страшно вспомнить. Вот, наверное, самое счастливое время было.
Потом мальчишек в армию по забирали, девчонки замуж по выходили. Долго они мою тайну не знали. Уже потом, случайно всё открылось. Кто-то кому-то сказал, но это уже не имело значения. Время ушло. Я снова была одна. Работала, читала. Ни с кем я больше не дружила. На работе бабы меня не приближали, брезговали, наверное. С мужчинами тоже не знакомилась. Хотя, знакомилась, но там такой стыд, даже вспоминать не хочется. Сами понимаете, кому такая красота нужна?
Брат женился, квартиру получил от завода, а мы с мамой остались. Жили плохо. К старости она меня во всех своих бедах винить начала. Ругались мы с ней часто.
Помню, получила я свою первую пенсию. Пришла домой купила бутылку коньяка. Напилаааась. Всё, жизнь кончилась, а у меня ничего и не было в этой жизни. Мама спит в комнате, а я на кухне сижу - пью, курю, жалею себя и не заметила, как уснула с сигаретой. Проснулась от того, что руке больно. Кухня горит. Пробралась в комнату, мать растолкала, документы только успели взять. Вся квартира сгорела.
Брат маму забрал к себе, а меня сдали сюда в усадьбу. Не разговаривают с тех пор со мной. Вот уже восемь лет. Я прихожу иногда к ним во двор. Сяду напротив подъезда и жду, пока выйдет брат, посмотрю хоть на него, на племянников, а мама давно не выходит. Наверное, ей уже тяжело.
На улице давно расцвело.
– Идёмте спать, Ольга Александровна? – протянула ей руку, скоро все проснутся.
– А вы ведь тоже меня испугались? – улыбнулась она, – я видела. Значит я всё еще дочка Бабы-Яги.
BabaNaka73
Выхожу, в коридоре прижавшись к стенке, стоит дежурная медсестра.
– Ты чего Елизавета? – перепугавшись, спрашиваю её.
– Там, в холле Баба-Яга сидит, – шепчет мне она. – Идёмте со мной, я боюсь одна, – схватилась она за меня ледяной рукой и тянет.
Заходим буквально на цыпочках в холл отделения и правда, на диване в свете луны сидит реальная Баба-Яга. Горб, платок, накидка тёмная и такое лицо вытянутое белое страшное. У меня мурашки побежали. Стоим смотрим, надеемся, что видение растает. Лиза меня толкает к выключателю. Не отрывая глаз от Яги, включаю свет.
О, Господи! Теперь стало понятно, что это наша проживающая Сугробова. Со страха и не подумали, что это может быть она. Забыли, что у неё единственной сейчас в усадьбе горб.
– Ольга Александровна, вы чего не спите?
– Не идёт сон, – отмахнулась она, закрывая от нас ночнушку расписным платком. – Мысли всякие в голову лезут. Курить уже устала, вот и сижу тут жду, когда расцветёт. На балконе прохладно.
– А чего сидите в темноте, лампу хоть бы зажгли.
– Да чтобы не будить ни кого, чего людям мешать-то? Меня и так не любят тут, да и вообще не любят нигде, – потёрла она сухие глаза, помолчала вспоминая.– Вот представьте, за всю жизнь без горечи, даже вспомнить нечего. Одни надежды. Вот для чего меня господь такую уродил?
Нас в семье двое детей у мамы. Брат мой младший нормальный, красивый даже мужчина, а я вот такая. Ольга скинула с плеч платок и сквозь тонкую ткань сорочки отчётливо проступила корявая спина. С самого детства растет эта гадость. Мучает меня.
Я сначала не понимала, что некрасивая. Ласковая была всех любила, улыбалась всем подряд, но в школе мне объяснили, что я - уродина. Дочкой Бабы-Яги дразнили, а я ревела и в зеркало себя рассматривала каждый день. Думала, что искривление пройдёт, а горб со временем становился только больше. Столько меня мама лечила, в санаторий для туберкулёзников каждый год возила. Но поверила я, что страшная только когда отец нас бросил. Он когда уходил, я одна дома была. Вот он мне и сказал, что не может больше смотреть на меня уродину, слышать, как шепчутся за спиной. Жить ему со мной под одной крышей страшно, дотрагиваться противно, осознавая, что я – его дитя. Я очень хорошо помню, как замерло тогда моё сердце. Как трудно потом было дышать несколько дней, и я не плакала. В зеркало больше не смотрелась дооолго. Боялась увидеть себя папиными глазами.
Мама тогда переключилась на брата, занималась только ним, меня оставили в покое. Личная жизнь у неё не складывалась, наверное из-за меня. А я продержалась в школе до восьмого класса. Еле-еле окончила с двойки на тройку. Меня даже к доске не вызывали, чтобы не смеялись надо мной. Получила аттестат и устроилась почтарькой.
Таскаю эти тяжёлые сумки, тело аж дрожит от боли, но я справлялась. Разнесу быстро почту и свободна, хожу по району гуляю. Подсяду где-нибудь рядом с местом, где ребята собираются и слушаю. Глянулся мне там один парень, заводила. Так на гитаре играл хорошо. Решила я, что обязательно научусь играть и тогда подойду к ним, может, не прогонят.
Мама, видя мои страдания у зеркала, посоветовала мне платья не носить, очень они уродски на мне сидят. Подобрали мне брюки, рубашки, кофту подлинее, у брата кепку взяла. С таким лицом от парня отличить меня можно было с трудом. Так и ходила, меньше внимания обращали.
Купила с зарплаты гитару, книжку мне специальную подарили в магазине, наверное, пожалели. Стала каждый вечер после работы учиться. Сижу на кухне потихоньку бренчу, гитара больше чем я, неудобно так. Наверное, полгода я страдала, пока начало получаться. Выучила две блатные песни к весне и пошла к этой беседке.
Приняли меня за парня. Предложили сигарету, а я ж не курю. Покашляла и ничего, научилась, всю жизнь вот с тех пор курю. Посидела я с ними несколько вечеров, потом предложила сыграть им. Так и подружилась я с этими ребятами. Представилась не Ольгой, а Олегом. Всё равно меня в том районе никто не знал, а мне главное быть с ними. Играли мы с этим Володькой в две гитары. Столько песен перепели, страшно вспомнить. Вот, наверное, самое счастливое время было.
Потом мальчишек в армию по забирали, девчонки замуж по выходили. Долго они мою тайну не знали. Уже потом, случайно всё открылось. Кто-то кому-то сказал, но это уже не имело значения. Время ушло. Я снова была одна. Работала, читала. Ни с кем я больше не дружила. На работе бабы меня не приближали, брезговали, наверное. С мужчинами тоже не знакомилась. Хотя, знакомилась, но там такой стыд, даже вспоминать не хочется. Сами понимаете, кому такая красота нужна?
Брат женился, квартиру получил от завода, а мы с мамой остались. Жили плохо. К старости она меня во всех своих бедах винить начала. Ругались мы с ней часто.
Помню, получила я свою первую пенсию. Пришла домой купила бутылку коньяка. Напилаааась. Всё, жизнь кончилась, а у меня ничего и не было в этой жизни. Мама спит в комнате, а я на кухне сижу - пью, курю, жалею себя и не заметила, как уснула с сигаретой. Проснулась от того, что руке больно. Кухня горит. Пробралась в комнату, мать растолкала, документы только успели взять. Вся квартира сгорела.
Брат маму забрал к себе, а меня сдали сюда в усадьбу. Не разговаривают с тех пор со мной. Вот уже восемь лет. Я прихожу иногда к ним во двор. Сяду напротив подъезда и жду, пока выйдет брат, посмотрю хоть на него, на племянников, а мама давно не выходит. Наверное, ей уже тяжело.
На улице давно расцвело.
– Идёмте спать, Ольга Александровна? – протянула ей руку, скоро все проснутся.
– А вы ведь тоже меня испугались? – улыбнулась она, – я видела. Значит я всё еще дочка Бабы-Яги.
BabaNaka73
