Вы знаете, а осенью жить в интернате, на самом деле, тоскливо. Вот, вроде бы ничего не изменилось, обычная вахта. Привычные люди, те же сотрудники, а чувство такое, как будто и правда тебя привезли, и оставили в этом доме навсегда, и выхода - нет. Такое ощущение, что стены огромного дома пропитаны тоской, слезами, сомнениями, тайными оправданиями и обидой.
Да, в нашем доме никто никогда не замечал ничего сверхъестественного но, вот поздними вечерами, когда все смолкает и последнее шарканье комнатных тапок становится еле различимым, можно услышать настоящий стон стен. Старый дом вздыхает и стонет разрываемый мыслями отчаявшихся людей. Утром все будет как прежде, но ночь – это особенное время.
Тоска добралась и до меня. Не сплю вторую ночь, не успев сомкнуть глаза, просыпаюсь как от толчка и больше не могу уснуть до самого утра. Лежу в темноте, прислушиваюсь к звукам. Странно и интересно. Холодно в усадьбе, отопление еще не включили. В старом здании гуляют сквозняки. Заворачиваюсь в мохнатый плед, наливаю горячий чай с молоком, все равно уже не уснуть, переживаю, как там сыночек без меня? Как дела у доченьки, прошла ли температура у внучика? Почти две недели не видела своих деточек, соскучилась.
Оказывается, свет из моего окна заметила бабушка Катя. Решив меня проверить оставила свой вечный наблюдательный пост и шлепает тапками по гулкому коридору. Крыло усадьбы, в котором мы живем, построено буквой «П», и если смотреть из окна отделения Активного долголетия, как раз видны окна АУП.
Бабе Кате девяносто четыре года и она очень активная: со всеми дружит, за всех переживает, всех жалеет, всем помогает. Стучится и на весь коридор, громко так, начинает со мной беседовать, не дожидаясь пока я открою.
– Хотите, чаю, баба Катя? – спрашиваю у любопытной старушки шепотом, надеясь, что мы не разбудим остальных сотрудников.
– Отчего же не попить, – кричит почти, глуховатая старушка, – наливай свой чай, не откажусь, тока молока поболе лей, а то ведь, потом и вовсе не утолкемся. Ты скажи, чего не спишь в такое время? Ладно, я старая, у меня сна нету, а ты-то чего?
А голос у бабы Кати такой шамкающий и звонкий одновременно. Удивительный просто. Я такого не слышала никогда, его ни с кем не спутаешь.
– За деток переживаю, – говорю, – не спится.
– А ты не переживай. Бог даст все хорошо будет, – успокаивала она меня. – Жизнь она такая длинная. Не надо переживать. Столько еще всякого случится, переживалок не хватит. Главное, что они есть - деточки, живы, здоровы, остальное суета.
Баба Катя, уютно укутанная в шаль, подвинула к себе чашку, развернула конфетку и стала громко причмокивая швыркать чай.
Смотрю на неё и не получается представить ее морщинистое лицо с серыми, почти прозрачными от старости глазами, молодым. Какой она была? Такая высокая, жилистая, упругая, сильная, живая и это в ее то годы!
– Я вот не рОдила деточек. – прерывает мои мысли баба Катя. – Не за кого мне терзаться. Муж мой умер давно, оставил меня одну распутывать, что навертела. Только горевать и жалеть остается, да еще вымаливать прощения. Мне может бог и смерти не дает, чтобы жила со своим грехом и мучилась. Знаешь, как я жить устала? – баба Катя отставила чашку, сложила большие руки на столе и зашуршала конфетной оберткой.
– Господи, баба Катя, ну что вы говорите?
– А ты слушай что говорю, Наталья, не перебивай. Расскажу тебе, какой грех меня мучит, может, отпустит меня бог? Может, не просто так я пришла к тебе? Как увидела свет в ночи, меня прямо потянуло к тебе.
Я когда молодая была, жили мы в Леспромхозе, – начала свой рассказ баб Катя, – прямо посреди леса. Далече от города-то. Людей у нас там немного было, все мы зналися как родные. А тут перед самой войной появился у нас лесник молодой, Степан. Ученый, после института. Кто говорил, что прислали его к нам, а кто говорил, что прятался он у нас от кого-то. А я - то дылда здоровая уже была, вымахала под потолок, у нас тогда и парня такого высокого не было в совхозе. Не женихалася я еще. Малая была.
Ну, вот работали мы в совхозе тогда все, кто школу покончал, а вечерами на посиделки собирались в доме у бухгалтера нашего. Веселый он парень был, хороший такой.
Там, на этих посиделках Степан меня-то и приметил. А когда война началась, у нас с ним уже любовь вовсю была. Поймал он меня дурочку наивную на слова красивые да поцелуи тайные. Сейчас вспоминаю, ну какая я глупая была - шестнадцать лет, а ничего не понимала. Ведь весь свет мне застила любовь эта. Ни мать, ни отца слышать не хотела.
Ничего не видела, только Степан перед глазами стоял. Приедет со своего кордона, гостинцев мне привезет, а я и рада радешенька – жених приехал. Не могла на него насмотреться: на кудри его русые, на глазки его зеленые. Прижмусь к нему, а у самой аж сердце заходится. Какой он у меня ладный, пригожий.
Два года мы с ним повстречалися, а потом решил он вернуться в родной город. Не знаю, что там случилось, только засобирался он уезжать. Я в слезы. А он говорит: «не реви, ты Катюха, собирай приданное, и поедем свадьбу играть к моим родителям. Не все же нам жить в лесу твоем не проходимом, пора в люди выбираться, война кончается. Нужно в жизни пробиваться, устраиваться».
Родители меня благословили на свадьбу, собрали в дорогу. Два огромных чемодана добра наложили: и материю на платье и отрез на костюм, отца моего премировали этим отрезом, и постельное, и рушники, и полотенца, и белье со скатертями, в общем, все, что нажили за всю жизнь и денег со всех трудодней. Дочка-то я одна у родителей была. Чтобы не стыдно было перед городскими сватьями, все богатство из дому собрали.
Поехали мы в город. Степан такой задумчивый сделался. Ну, думаю, кумекает как нам устроиться на новом месте. Радуюсь – какой умный муж у меня. Представляю какая жизнь у нас с ним будет в городе красивая. Сидим мы на вокзале, а людей тьма. Все бегут куда-то, толкаются, кричат. Я отродясь столько людей не видывала. Схватилась за пиджак Степана, боюсь потеряться. Он смеется: «Ты чего уцепилась, не боись»! А я ему говорю: «Как же не бояться? Была бы я одна - так и ладно, а теперь мне все страшно, потому, что тяжелая. Ребеночек у нас будет». Как он зыркнул! У меня аж почернело все внутри.
– Какой ребеночек? Ты что с ума сошла? – начал ругать меня, кричать.
– Да разве ж я виновата? – смотрю на него и не пойму, что я сделала-то не так? Разве бывает семья без детей? Радоваться надо!
Увидел он мои слезы, отвернулся, а потом ласково говорит: «Ладно, Катюха, чему суждено – то и случится. Ты тут посиди, я пока вещи отнесу к поезду. Только никуда с места не сходи, поняла?» Обнял меня, взял вещи и ушел.
Я долго сидела, замерзла, осень ведь. Дождь пошел, а я боюсь уйти под навес, вдруг Степан меня не найдет? Промокла до ниточки. Но Степан не пришел.
Я когда поняла, что он меня бросил, думала умру. Как дурочка сделалась. Не понимала, что люди мне говорят, чего хотят от меня?
Даже не помню, как домой добралась, а вот черноту в душе помню хорошо. Перевернулось во мне все с ног на голову. Что любила – больше видеть не могла, что светлым было в жизни - казалось дурным, противным. Работала в совхозе день и ночь. За все бралась, как ненормальная, чтобы вопросов не задавали, но ко мне никто и не сувался с расспросами, понимали, наверное.
Потом, малыш шевелиться стал и я как очнулась. Как же я теперь буду? Куда мы с детиной? Дурниной я кричала, плакала. Куда Степан делся? Вдруг убили его? Не мог он нас дитем бросить, ведь говорил, что любит, а как вспомню взгляд его страшный, и самой жить не хочется. Решила, что раз нету больше Степана, как я ребеночка-то рожу? Позор какой. Что люди-то скажут? А жить как? Все из дома выгребла и еще один рот привела в голод.
Вспомнила я про тетку одну. На окраине у нас жила старая фельширица. Наш единственный дохтор. Говорили, помогала она замужним девкам решать их женские дела. Собралась и вечером пошла на поклон. Долго она выспрашивала все, вопросы все стыдные задавала, а потом, прогнала меня. Поздно, говорит. Сняла я крест свой золотой на цепочке, да муки принесла, свеклы сахарной, все положила на стол, стала просить Хреста ради.
Ну и все. Очнулась я в мертвецкой. Умерла я, как выяснилось во время операции. Почти. Думали, что умерла, а я выжила. Детишек, оказывается, двое было, а я их убила. А меня бог не взял грешницу, оставил мучиться. Мать моя как узнала, что я натворила, умерла сразу от сердца. Так и похоронили ее вместе с деточками моими. Отец мне ни слова ни сказал. После похорон сразу ушел из дому, сказал на фронт. Я больше его не видела. Убили, наверное. Всю семью загубила. Все из-за меня.
Осталась я одна. Ни баба, ни девка, ни мать, ни дочь. Проклятая. Так и жила до сорока лет. Потом совхоз распался, а я все жила в старом доме родителей. Люди почти все поразъехались. Приехал как-то агроном из соседней деревни по делам колхозным, да и остался до темна. Попросился переночевать у меня. Потом ездить стал ко мне, а потом и замуж позвал. А как я пойду? С грузом таким? Вся моя жизнь вон у могилок. Пришлось ему все рассказать и про то, как любила и про то, как детей убила, и про родителей, и про то, что не могу больше никого любить. Мертвая я.
Долго он меня уговаривал, долго я привыкала к нему и однажды согласилась. Поженились мы и уехали в его деревню. Построили дом хороший, а для кого? Детей нет. Пусто в доме. Но муж у меня хороший был. Жалел меня. Никогда не обижал, двадцать лет мы прожили с ним. После похорон, перед зимой поехала я в свой совхоз могилку проверить мамину, ну и встретила там подруженьку мою с юности, она и рассказала, что вроде видели моего Степана в городе, в доме престарелых. Никуда он не уехал тогда. Остался вместе с моими чемоданами в городе. Семья у него была уже давно, оказывается, а теперь, стало быть, сдали они его в богадельню.
А у меня все помутилось сразу. Решила определиться я в эту богадельню. Поговорить со Степаном. Спать не могла, видится мне этот Степан как молодой, вот такой, как на вокзале, в последний раз. Подумала ну, что мне терять? Одна одинешенька.
Приехала, устроилась. А тут людей, как в деревне! Пойди-найди… Стала расспрашивать. А Степан, оказывается совсем плохой уже. Умирает. Хотела посмотреть в глаза его подлые, рассказать, как из-за него семью свою сгубила и не успела. Подошла к нему, а он меня и не узнал. Я его спрашиваю, помнишь меня, я Катя? А он смотрит, слезы катятся, а вспомнил ли, нет ли? Умер он. Так и не поговорили. Вот так со свадьбы сбежал, а на смертном одре я его догнала.
С тех пор я каждый раз ждала осени. Все в моей жизни плохое случалось, именно, осенью. Молилась, чтобы бог простил меня и забрал уже. Но, видно не прощает. Да и в бога я давно не верю.
Опять вот осень. Может теперь она меня заберет? Как думаешь?
BabaNaka73
Да, в нашем доме никто никогда не замечал ничего сверхъестественного но, вот поздними вечерами, когда все смолкает и последнее шарканье комнатных тапок становится еле различимым, можно услышать настоящий стон стен. Старый дом вздыхает и стонет разрываемый мыслями отчаявшихся людей. Утром все будет как прежде, но ночь – это особенное время.
Тоска добралась и до меня. Не сплю вторую ночь, не успев сомкнуть глаза, просыпаюсь как от толчка и больше не могу уснуть до самого утра. Лежу в темноте, прислушиваюсь к звукам. Странно и интересно. Холодно в усадьбе, отопление еще не включили. В старом здании гуляют сквозняки. Заворачиваюсь в мохнатый плед, наливаю горячий чай с молоком, все равно уже не уснуть, переживаю, как там сыночек без меня? Как дела у доченьки, прошла ли температура у внучика? Почти две недели не видела своих деточек, соскучилась.
Оказывается, свет из моего окна заметила бабушка Катя. Решив меня проверить оставила свой вечный наблюдательный пост и шлепает тапками по гулкому коридору. Крыло усадьбы, в котором мы живем, построено буквой «П», и если смотреть из окна отделения Активного долголетия, как раз видны окна АУП.
Бабе Кате девяносто четыре года и она очень активная: со всеми дружит, за всех переживает, всех жалеет, всем помогает. Стучится и на весь коридор, громко так, начинает со мной беседовать, не дожидаясь пока я открою.
– Хотите, чаю, баба Катя? – спрашиваю у любопытной старушки шепотом, надеясь, что мы не разбудим остальных сотрудников.
– Отчего же не попить, – кричит почти, глуховатая старушка, – наливай свой чай, не откажусь, тока молока поболе лей, а то ведь, потом и вовсе не утолкемся. Ты скажи, чего не спишь в такое время? Ладно, я старая, у меня сна нету, а ты-то чего?
А голос у бабы Кати такой шамкающий и звонкий одновременно. Удивительный просто. Я такого не слышала никогда, его ни с кем не спутаешь.
– За деток переживаю, – говорю, – не спится.
– А ты не переживай. Бог даст все хорошо будет, – успокаивала она меня. – Жизнь она такая длинная. Не надо переживать. Столько еще всякого случится, переживалок не хватит. Главное, что они есть - деточки, живы, здоровы, остальное суета.
Баба Катя, уютно укутанная в шаль, подвинула к себе чашку, развернула конфетку и стала громко причмокивая швыркать чай.
Смотрю на неё и не получается представить ее морщинистое лицо с серыми, почти прозрачными от старости глазами, молодым. Какой она была? Такая высокая, жилистая, упругая, сильная, живая и это в ее то годы!
– Я вот не рОдила деточек. – прерывает мои мысли баба Катя. – Не за кого мне терзаться. Муж мой умер давно, оставил меня одну распутывать, что навертела. Только горевать и жалеть остается, да еще вымаливать прощения. Мне может бог и смерти не дает, чтобы жила со своим грехом и мучилась. Знаешь, как я жить устала? – баба Катя отставила чашку, сложила большие руки на столе и зашуршала конфетной оберткой.
– Господи, баба Катя, ну что вы говорите?
– А ты слушай что говорю, Наталья, не перебивай. Расскажу тебе, какой грех меня мучит, может, отпустит меня бог? Может, не просто так я пришла к тебе? Как увидела свет в ночи, меня прямо потянуло к тебе.
Я когда молодая была, жили мы в Леспромхозе, – начала свой рассказ баб Катя, – прямо посреди леса. Далече от города-то. Людей у нас там немного было, все мы зналися как родные. А тут перед самой войной появился у нас лесник молодой, Степан. Ученый, после института. Кто говорил, что прислали его к нам, а кто говорил, что прятался он у нас от кого-то. А я - то дылда здоровая уже была, вымахала под потолок, у нас тогда и парня такого высокого не было в совхозе. Не женихалася я еще. Малая была.
Ну, вот работали мы в совхозе тогда все, кто школу покончал, а вечерами на посиделки собирались в доме у бухгалтера нашего. Веселый он парень был, хороший такой.
Там, на этих посиделках Степан меня-то и приметил. А когда война началась, у нас с ним уже любовь вовсю была. Поймал он меня дурочку наивную на слова красивые да поцелуи тайные. Сейчас вспоминаю, ну какая я глупая была - шестнадцать лет, а ничего не понимала. Ведь весь свет мне застила любовь эта. Ни мать, ни отца слышать не хотела.
Ничего не видела, только Степан перед глазами стоял. Приедет со своего кордона, гостинцев мне привезет, а я и рада радешенька – жених приехал. Не могла на него насмотреться: на кудри его русые, на глазки его зеленые. Прижмусь к нему, а у самой аж сердце заходится. Какой он у меня ладный, пригожий.
Два года мы с ним повстречалися, а потом решил он вернуться в родной город. Не знаю, что там случилось, только засобирался он уезжать. Я в слезы. А он говорит: «не реви, ты Катюха, собирай приданное, и поедем свадьбу играть к моим родителям. Не все же нам жить в лесу твоем не проходимом, пора в люди выбираться, война кончается. Нужно в жизни пробиваться, устраиваться».
Родители меня благословили на свадьбу, собрали в дорогу. Два огромных чемодана добра наложили: и материю на платье и отрез на костюм, отца моего премировали этим отрезом, и постельное, и рушники, и полотенца, и белье со скатертями, в общем, все, что нажили за всю жизнь и денег со всех трудодней. Дочка-то я одна у родителей была. Чтобы не стыдно было перед городскими сватьями, все богатство из дому собрали.
Поехали мы в город. Степан такой задумчивый сделался. Ну, думаю, кумекает как нам устроиться на новом месте. Радуюсь – какой умный муж у меня. Представляю какая жизнь у нас с ним будет в городе красивая. Сидим мы на вокзале, а людей тьма. Все бегут куда-то, толкаются, кричат. Я отродясь столько людей не видывала. Схватилась за пиджак Степана, боюсь потеряться. Он смеется: «Ты чего уцепилась, не боись»! А я ему говорю: «Как же не бояться? Была бы я одна - так и ладно, а теперь мне все страшно, потому, что тяжелая. Ребеночек у нас будет». Как он зыркнул! У меня аж почернело все внутри.
– Какой ребеночек? Ты что с ума сошла? – начал ругать меня, кричать.
– Да разве ж я виновата? – смотрю на него и не пойму, что я сделала-то не так? Разве бывает семья без детей? Радоваться надо!
Увидел он мои слезы, отвернулся, а потом ласково говорит: «Ладно, Катюха, чему суждено – то и случится. Ты тут посиди, я пока вещи отнесу к поезду. Только никуда с места не сходи, поняла?» Обнял меня, взял вещи и ушел.
Я долго сидела, замерзла, осень ведь. Дождь пошел, а я боюсь уйти под навес, вдруг Степан меня не найдет? Промокла до ниточки. Но Степан не пришел.
Я когда поняла, что он меня бросил, думала умру. Как дурочка сделалась. Не понимала, что люди мне говорят, чего хотят от меня?
Даже не помню, как домой добралась, а вот черноту в душе помню хорошо. Перевернулось во мне все с ног на голову. Что любила – больше видеть не могла, что светлым было в жизни - казалось дурным, противным. Работала в совхозе день и ночь. За все бралась, как ненормальная, чтобы вопросов не задавали, но ко мне никто и не сувался с расспросами, понимали, наверное.
Потом, малыш шевелиться стал и я как очнулась. Как же я теперь буду? Куда мы с детиной? Дурниной я кричала, плакала. Куда Степан делся? Вдруг убили его? Не мог он нас дитем бросить, ведь говорил, что любит, а как вспомню взгляд его страшный, и самой жить не хочется. Решила, что раз нету больше Степана, как я ребеночка-то рожу? Позор какой. Что люди-то скажут? А жить как? Все из дома выгребла и еще один рот привела в голод.
Вспомнила я про тетку одну. На окраине у нас жила старая фельширица. Наш единственный дохтор. Говорили, помогала она замужним девкам решать их женские дела. Собралась и вечером пошла на поклон. Долго она выспрашивала все, вопросы все стыдные задавала, а потом, прогнала меня. Поздно, говорит. Сняла я крест свой золотой на цепочке, да муки принесла, свеклы сахарной, все положила на стол, стала просить Хреста ради.
Ну и все. Очнулась я в мертвецкой. Умерла я, как выяснилось во время операции. Почти. Думали, что умерла, а я выжила. Детишек, оказывается, двое было, а я их убила. А меня бог не взял грешницу, оставил мучиться. Мать моя как узнала, что я натворила, умерла сразу от сердца. Так и похоронили ее вместе с деточками моими. Отец мне ни слова ни сказал. После похорон сразу ушел из дому, сказал на фронт. Я больше его не видела. Убили, наверное. Всю семью загубила. Все из-за меня.
Осталась я одна. Ни баба, ни девка, ни мать, ни дочь. Проклятая. Так и жила до сорока лет. Потом совхоз распался, а я все жила в старом доме родителей. Люди почти все поразъехались. Приехал как-то агроном из соседней деревни по делам колхозным, да и остался до темна. Попросился переночевать у меня. Потом ездить стал ко мне, а потом и замуж позвал. А как я пойду? С грузом таким? Вся моя жизнь вон у могилок. Пришлось ему все рассказать и про то, как любила и про то, как детей убила, и про родителей, и про то, что не могу больше никого любить. Мертвая я.
Долго он меня уговаривал, долго я привыкала к нему и однажды согласилась. Поженились мы и уехали в его деревню. Построили дом хороший, а для кого? Детей нет. Пусто в доме. Но муж у меня хороший был. Жалел меня. Никогда не обижал, двадцать лет мы прожили с ним. После похорон, перед зимой поехала я в свой совхоз могилку проверить мамину, ну и встретила там подруженьку мою с юности, она и рассказала, что вроде видели моего Степана в городе, в доме престарелых. Никуда он не уехал тогда. Остался вместе с моими чемоданами в городе. Семья у него была уже давно, оказывается, а теперь, стало быть, сдали они его в богадельню.
А у меня все помутилось сразу. Решила определиться я в эту богадельню. Поговорить со Степаном. Спать не могла, видится мне этот Степан как молодой, вот такой, как на вокзале, в последний раз. Подумала ну, что мне терять? Одна одинешенька.
Приехала, устроилась. А тут людей, как в деревне! Пойди-найди… Стала расспрашивать. А Степан, оказывается совсем плохой уже. Умирает. Хотела посмотреть в глаза его подлые, рассказать, как из-за него семью свою сгубила и не успела. Подошла к нему, а он меня и не узнал. Я его спрашиваю, помнишь меня, я Катя? А он смотрит, слезы катятся, а вспомнил ли, нет ли? Умер он. Так и не поговорили. Вот так со свадьбы сбежал, а на смертном одре я его догнала.
С тех пор я каждый раз ждала осени. Все в моей жизни плохое случалось, именно, осенью. Молилась, чтобы бог простил меня и забрал уже. Но, видно не прощает. Да и в бога я давно не верю.
Опять вот осень. Может теперь она меня заберет? Как думаешь?
BabaNaka73
