В послевоенное время, когда моя бабушка была ещё совсем маленькой, её вместе со старшей сестрой определили в детский дом. Это был старенький деревянный корпус на печном отоплении, рядом с которым располагалось больничное крыло. Дни в детдоме проходили весело, девочки крепко сдружились с другими детьми и не знали скуки. Прошла осень, наступила зима.
Дети выходили во двор лепить снеговика, катались на деревянных санях и играли с Гулькой — старой лохматой дворнягой. Однажды после прогулки на морозе у бабушкиной сестры поднялась температура, и её отправили на несколько дней в карантин.
Бабушка моя была общительным и весёлым ребёнком, всегда находила, чем себя занять, поэтому разлука с сестрой давалась ей легко. Но одним вечером она принялась сильно плакать, буквально впала в истерику, требуя отправить её к сестре. Воспитатели, конечно, не позволили: здорового ребёнка — в изолятор?
Но плач не смолкал, девочка не села ужинать, не играла с детьми, отказывалась ложиться спать. И тогда старенькая нянечка сжалилась над ребёнком. На свой страх и риск она закутала малышку в шаль, чтобы не застудить, и отнесла в соседний корпус.
Утром её почему-то не выпустили из изолятора, чему сёстры несказанно обрадовались. Они позавтракали, сели играть и случайно увидели за окном непонятную картину. Во дворе стояла большая машина с брезентовым кузовом, а из главного корпуса военные выносили спящих детей.
Тем же вечером за девочками приехали и отвезли в другое учреждение. При передаче документов заплаканная медсестра, которая была с сёстрами в карантине, тихо сказала какой-то женщине: "Все угорели. Все до одного".
Много позже бабушка поняла, что ночью в детском доме произошло отравление угарным газом — кочегар уснул и забыл открыть заслонку. Эту историю она вспоминать не любит, а когда наконец решается повторить, говорит: "Как чувствовала... и все угорели. Все до одного".
Дети выходили во двор лепить снеговика, катались на деревянных санях и играли с Гулькой — старой лохматой дворнягой. Однажды после прогулки на морозе у бабушкиной сестры поднялась температура, и её отправили на несколько дней в карантин.
Бабушка моя была общительным и весёлым ребёнком, всегда находила, чем себя занять, поэтому разлука с сестрой давалась ей легко. Но одним вечером она принялась сильно плакать, буквально впала в истерику, требуя отправить её к сестре. Воспитатели, конечно, не позволили: здорового ребёнка — в изолятор?
Но плач не смолкал, девочка не села ужинать, не играла с детьми, отказывалась ложиться спать. И тогда старенькая нянечка сжалилась над ребёнком. На свой страх и риск она закутала малышку в шаль, чтобы не застудить, и отнесла в соседний корпус.
Утром её почему-то не выпустили из изолятора, чему сёстры несказанно обрадовались. Они позавтракали, сели играть и случайно увидели за окном непонятную картину. Во дворе стояла большая машина с брезентовым кузовом, а из главного корпуса военные выносили спящих детей.
Тем же вечером за девочками приехали и отвезли в другое учреждение. При передаче документов заплаканная медсестра, которая была с сёстрами в карантине, тихо сказала какой-то женщине: "Все угорели. Все до одного".
Много позже бабушка поняла, что ночью в детском доме произошло отравление угарным газом — кочегар уснул и забыл открыть заслонку. Эту историю она вспоминать не любит, а когда наконец решается повторить, говорит: "Как чувствовала... и все угорели. Все до одного".
