Во взрослой жизни всё это маскируется и сглаживается разными «да ладно, мы вместе работаем», «ну хрен с ним – родственников не выбирают», а вот, будучи мелким, я умел ненавидеть людей просто так. Ну, потому что они мне не нравятся.
Не знаю, было ли такое у вас – это сложно объяснить, когда человек просто не нравится, и точка, никаких шансов оправдаться. Пусть говорят, что внимание и любовь детишек можно купить сладостями и сюсюканьем – но я твердо уверен, что со мной такое не прокатывало. Если чувствуется гнильца, неискренность, излишнее жеманство или чванливость - всё, баста. Ты записан в чёрную тетрадь.
О да, я ненавидел многих. Например, жену отцовского товарища – она громко и омерзительно смеялась, и постоянно меня воспитывала. Это не делай, тут не трогай, сюда не ходи. В общем, ей, кажется, первой из взрослых досталась сомнительная честь услышать от меня три главных слова: «посла на х"й!». Мои уши несколько пострадали, но я остался убежден в своей правоте. Воспитывать меня может только мамка, а ты, тётенька, иди, куда я сказал, не задерживайся.
Я ненавидел соседа по подъезду, который мудохал своего сына – моего сверстника и товарища. Потому что мудохал просто так, а отец объяснил мне, что по жопе получаешь только за дело – и в этом была высшая справедливость.
Но больше всех я ненавидел тётку, которая ужасно и вульгарно красилась, носила химическую завивку, обладала мерзким писклявым голосом, и жила в самом центре Москвы в огромной квартире с высокими потолками. На стенах там были светильники в виде подсвечников, а переход между стенами и потолком был украшен обильной лепниной. Да, в квартире. Лепниной.
Я тогда такое видел только в музеях, и поэтому знатно ох"евал. Впрочем, если бы я попал туда в зрелом возрасте – не думаю, что ох"евание моё было бы меньшего размера. Лепнина в жилой квартире – это выше моего понимания, извините. За спиной отца она рассказывала матери, какой он дурак и как он её бросит с ребенком. Алё бл"дь, ребёнок здесь и всё слышит!
Но вернемся к нашим баранам. Апофеоз и звёздный час моей детской ненависти пришёлся на день, когда родителям нужно было поехать куда-то вдвоем – то ли в больницу, то по делам к родне, не суть. И оставить не по годам инициативного меня одного в квартире было смерти подобно. Поэтому пригласили за мной приглядеть эту самую тётушку.
А чтобы я сидел смирно, мне приготовили блюдо, которое я любил всем сердцем, и продолжаю любить сейчас – салат Оливье, строго тётушке наказав покормить меня им, если я буду хорошо себя вести, вместе с обедом.
Я чего-то тусил по квартире, тётушка втыкала в телевизор, не слишком интересуясь моей персоной. Поскольку особым уважением у меня она не пользовалась, я рассудил, что на самом деле это я должен присматривать за ней – и как бы случайно прохаживался мимо неё, приглядывая, чтоб не хулиганила.
Как ребенок, росший в девяностые, я знал цену вкусной жратве. И вот смотрю – то она чаёк попивает с конфетками, то супчик наш наворачивает. В голове моей уже сложились картины голодной смерти меня и родителей после такого нашествия. Я нахмурился, но стерпел.
Однако, в какой-то момент увидел, как она в очередной раз запустила загребущие руки в наш холодильник – и потянулась не к чему-то, а к кастрюльке с Оливье! Моим Оливье! Ну, тут душа поэта не выдержала.
Глаза мои налились кровью. Я издал рёв, которому позавидовал бы обожравшийся мухоморов потомственный берсерк. С низкого старта взял уверенный разгон, и всей своей, пусть и небольшой, массой врезался в дверцу холодильника, в котором рылась злостная расхитительница прекрасных яств.
Эффект был запоминающийся. Вопль возмущения и досады навсегда отпечатался в моей памяти. На обоих ушах у тётушки чётко отпечатался след от резинки, расположенной на дверце холодильника и его корпусе. Она, явно получив контузию не хуже, чем от крупнокалиберного бетонобойного снаряда, в ужасе пятилась от меня, не понимая, что произошло. Я же прокричал ей вдогонку – «А ну хватит нас объедать! Тебя сюда не жрать позвали!».
И, видя отсутствие повторных попыток завладеть содержимым моей кастрюльки, победно удалился в комнату.
Надо сказать, вечером профилактических п"здюлей я всё же получил, но отец от этой истории попеременно смеялся и плакал горючими слезами. То же самое касалось и матери. Оливье мне скормили на ужин, что я расценил как закрепление победы в битве с оккупантами. Не думайте, что дети не секут эти фишки, когда вы на них позлились только для виду. Уплетая заветное блюдо за обе щеки, я возмущенно рассказывал, как наши продовольственные запасы едва не были уничтожены в ходе нашествия кочевников, а родители согласно кивали с серьезными лицами.
Опять же, замечу, что в основном детские чувства со временем ослабевают – но не в этом случае. Память о попытке сожрать мой Оливье я пронёс сквозь года – и до сих пор отношения наши с этой тётушкой далеки от идеальных, хотя снова защемлять голову холодильником я бы ей, наверное, не стал. Да и других грешков у нее хватает, если уж начистоту.
В общем – не стоит недооценивать детей, товарищи. И не поворачивайтесь к ним спиной. И никогда, ни при каких обстоятельствах не покушайтесь на их вкусняшки.
©Redut
