Мне было 6 лет, я болела и не ходила в садик. А мама… мама была на работе. Без нее там было невозможно обойтись. Она работала старшей медицинской сестрой детской поликлиники, где катастрофически не хватало персонала. Мама делала свою работу, работала за регистратора, и еще ухитрялась помогать врачам на приемах, а то и ходить на патронаж. Без нее бы мир остановился, небо рухнуло на землю, больные дети умерли, а здоровые – заболели без прививок и витаминов…
Так я думала. И не обижалась. Это было правильно – там много больных детей, а дома только я – не такая уж и больная. Вот и температура уже не такая высокая, и телевизор можно смотреть, сколько угодно. Одно отравляло мое выздоравливающее существование – уколы.
В медицине 70-х было принято чуть ли не все болезни лечить антибиотиками. Чихнул – таблетку, кашлянул – укол. Мама, как медик, знала, что антибиотики в таблетках вредны для желудка, и предпочитала уколы. Я их панически боялась, но у мамы не забалуешь – начнешь ныть, и получишь по той же попе, и не вместо укола, а на аперитивчик…
На часах было почти восемь вечера, и я знала, что мама должна вот-вот прийти с работы и поставить мне укол. Была зима, за окном – тьма тьмущая, но свет я не включала – так было интереснее бояться. Фильмов ужасов тогда не было, про вампиров и монстров мое поколение не слыхивало, но детское сознание и без допингов превращало тени от деревьев на стене в жутких пауков, а память – услужливо вытаскивала из своих, еще неглубоких недр, рассказы про «черную-черную руку» и «черный-черный гроб».
В дверном замке заковырялся ключ, и я прямо подскочила от неожиданности. Разом нахлынули все только что придуманные страхи. Захотелось завизжать, но «холодный ужас сковал ее юное тело»… или как там пишут в триллерах? Ключ осторожно искал нужное положение, тикали часы, я забилась в угол дивана, стараясь слиться с обивкой… Наконец дверь открылась, в прихожей загорелся свет, осветил трюмо и я увидела в зеркале усталое мамино лицо.
– Опять лампочку на лестнице выкрутили, – раздраженно сказала она. Я выдохнула. Сердце снова застучало, ноги потеплели, кулаки разжались, открыв мокрые от пота ладошки.
Я слезла с дивана и, путаясь в сползших на коленки колготках, выползла в прихожую. Иногда мама по дороге с работы заходила на молочную кухню, и брала там для меня «по блату» очень вкусный сладкий кефирчик. Его готовили для младенцев, разливали в стерильные бутылочки и затыкали пробками из ваты. Младенцы в нашем районе, видимо, не отличались хорошим аппетитом, их мамы обычно весь кефир не разбирали, любезно оставляя мне пару бутылок.
Я сунула нос в авоську. Ура! Сегодня кефир был!
– Сначала укол! – как мама увидела из ванной, что я уже приготовилась присосаться к первой бутылке – не знаю. Но она всегда знала, что я собираюсь сделать, даже когда не видела меня.
Я скисла, как тот кефир. Укол. Это был приговор.
Мама ушла на кухню, поставила кипятиться стерилизатор со шприцами и стала готовить инъекцию. Я тоже сунулась на кухню, приткнулась на табуретке за холодильником и из этой засады наблюдала за мамой, прикидывая, как бы это поизобретательнее подойти к вопросу «а может не надо?». Мама готовила страшное орудие пыток, иногда посматривая на меня.
– Ты же знаешь – надо. Ты и так уже целую неделю дома сидишь, без уколов не поправишься.
Я стала тихонько скулить. Плакать и кричать, даже если очень больно или страшно, в нашей семье было не принято. Мама считала истеричностью любое сильное выражение эмоций.
Мама услышала мой скулеж, и устало облокотилась на стол:
– Ну что, папу будем ждать?
Это было ниже пояса. Мне было всего шесть лет, но показаться папе – мужчине! – в унизительном виде кверху голой попой, всей в соплях и слезах, я не могла. Это было стыдно.
– Пойдем, – мама взяла шприц. Поскуливая и приседая от страха, я двинулась в комнату.
– Снимай колготочки, ложись. Ты же знаешь, я не больно поставлю.
Ага, не больно. Это пенициллин-то – не больно? Как будто я не знаю, что это такое. Себе так никогда никаких уколов не ставит, а мне – уже пятый за неделю. И что, что она умеет шлепком втыкать иголку в мякоть попы? А дальше-то?! Дальше – этот пенициллин будет обжигающе проникать в мышцу, и я закушу зубами подушку, до судороги в челюсти, только бы не зареветь. И все равно зареву.
На самом деле все длилось очень недолго – секунды три, и мама действительно мастерски ставила уколы – она делала это еще в медицинском училище, с шестнадцати лет.
Я выплюнула многострадальную подушку, все еще всхлипывая, но уже осознавая, какая она противная на вкус.
– Приподнимись немного, – мама отработанным движением натянула трусы на положенное им мягкое место.
– Ну что? Видишь, больше боялась…
После истязаний мне был положен бонус – поглаживание по спинке и щекотание пяток. Но на этот раз щекотания мне было мало.
На этот раз пятки требовали, чтобы их почесали, сильно поскребли, изо всех сил поцарапали ногтями. Нестерпимый зуд нарастал с каждой секундой.
– Нет, не так, – нервно сказала я, – ты почеши расческой. Мама чуть удивленно посмотрела на меня и пошла к трюмо за расческой.
Через секунду она вернулась, а я уже перевернулась на спину и ожесточенно скребла ту часть ног, которую называла «подошвой»
– Ай-ай-ай, как чешется, – скукожив лицо, причитала я. Мама кинула расческу на кровать и наклонилась надо мной.
– Что такое, что… – на кончике фразы она начала бледнеть. Дрожащими руками она оттянула трусики, обнажив детский безволосый лобок. Я приподнялась и посмотрела туда, куда с таким ужасом смотрела мама. Лобок был нереально выпуклым, по нему на глазах расползались красные пятна, наползая на пах, стремясь к пупку…
– Лежи! – мама распрямилась, и рванулась в комнату, называемую «залом». В старой «стенке», был выдвижной ящик, открывать который мне было категорически запрещено – там лежали лекарства.
Из своей кровати я видела, как мама рывком выдвинула ящик, залезла в него чуть не по локоть, и стала там шарить, иногда вытаскивая какие-то коробочки и пузырьки, читая названия и швыряя их обратно в ящик. В какой-то момент она распрямилась, и посмотрела на меня. И тут я поняла, что происходит что-то страшное, и происходит это со мной. Такого лица у своей мамы – сильной и бескомпромиссной женщины, которая всегда знала, что ей делать – я не видела никогда. Растерянности и беспомощности на мамином лице было совсем не место. Но тем не менее, они заполняли все его, выливались из глаз, струились из перекошенного рта, выползали из-под растрепанных волос на мокрый от пота лоб.
Мама, как во сне, подошла к столику, где стоял телефон, и сняла трубку.
– Скажите капитану Борисевичу, что у него дочь умирает…
Папа в эту ночь был дежурным по части.
Короткое нажатие на рычаг.
– Скорая? У ребенка анафилактический шок после укола пенициллина! 8 марта, 24Б, квартира 37. Быстрее, она умирает!!!!
Услышав, что я, оказывается, умираю, я испугалась окончательно. Я боялась и маму – она была такой непривычной в этом своем ужасе, но рядом с ней умирать казалось…как-то спокойнее.
Я пришла в зал. Бормотал телевизор. Мама стояла, глядя в ящик с лекарствами и зажав трясущиеся руки подмышками. Ее била крупная дрожь.
-Мамочка, я, правда, умираю? – робко спросила я.
– Замолчи!!! – истерично взвизгнула мама, толкнула меня на диван, снова метнулась к заветному ящику с лекарствами и продолжила судорожные поиски. Я видела, что она просто перебирает коробки, не понимая, что ищет и что делает.
Вдруг я стала слепнуть. Сначала окружающие предметы потеряли четкость очертаний – как-будто смотришь на них через запотевшее стекло. Потом в комнате стало темнеть. Через полминуты тьма стала почти полной, я видела только неясные очертания крупных предметов, и свет лампочки под потолком. Дышать тоже было тяжело, но слепота пугала больше.
– Мама, я ничего не вижу! – закричала я.
Мама со всхлипом зарыдала.
– Сейчас, сейчас, потерпи, – по звукам я догадывалась, что она рылась в ящике, рылась, рылась…
Громко хлопнула входная дверь. Запахло гуталином.
– Что?! – рявкнул папа
– У нее шок, на пенициллин… сейчас будет отек легких.
– Скорая?!
– Едет…но может не успеть…
– У тебя есть лекарства?!
– Я не могу найти…– мама начала оседать на пол.
– Бл"дь!!! Ёптвою мать, ты что, кому из вас плохо?! Не смей!!!
Папа подскочил к маме (прямо в грязных сапогах, ох, и влетит ему потом – подумала я сквозь страх), тряхнул ее за плечи. Это было очень страшно, очень. Особенно потому, что мой папа не ругался матом. Никогда, ни ДО, ни ПОСЛЕ этой истории я не слышала из его уст ни одного нецензурного слова…
Мамина голова мотнулась, и она тверже встала на ноги.
– Ищи! Ищи!! – папа выдернул ящик из шкафа, высыпал все его содержимое на пол и толкнул маму к куче, в которой было мое спасение. Мама упала на колени и сразу выдернула две коробочки, а следом – и третью.
– Вот они!
Видимо, счет и в самом деле шел на минуты, потому что стерилизовать шприцы мама не стала, а только промыла из чайника тот же шприц, которым ставила мне злополучный укол. Последнее, что помню – как мама набирает в шприц жидкость…
Так я чуть не умерла первый раз за этот вечер… Но был еще и второй. О нем мне гораздо позже рассказывала мама.
В антигистаминной смеси, которую она мне поставила, была лошадиная доза димедрола, и я уснула, как говорится, на кончике иглы. Минут через пять приехала скорая помощь. Меня, спящую, осмотрели, решили, что все обошлось. «Вы успели вовремя, пусть теперь спит» – сказал маме врач. Отек стал спадать, пятна на моем теле – проходить, папа снова ушел в часть – служба есть служба. Меня унесли в мою комнату и оставили спать на кровати.
Мама сидела с ногами на диване и тупо смотрела в телевизор, не понимая, что происходит на экране, когда позвонили в дверь. Пришла тетя Наташа – мамина подруга, хирургическая медсестра. Она была веселая и красивая, и я ее любила.
– Ты чего такая? – нахмурилась прямо от дверей Наташа. Видок у мамы, был еще тот: растрепанная, с размазанной помадой и лицом нежно зеленого оттенка.
Мама стала рассказывать. Когда она дошла до вердикта врача скорой помощи «все обошлось, пусть спит», Наташ тревожно просила:
– Где она?
Мама показала на дверь моей комнаты, Наташа открыла дверь: я лежала на спине и посапывала. Подойдя к кровати, Наташа наклонилась надо мной и прислушалась. Каждый вздох оканчивался странным булькающим звуком.
– Что? – беспокойно спросила мама, – ты думаешь?...
– Да! – Наташа подвела руки под мою спину и резко посадила на кровати… Меня вырвало прямо на нее.
После укола тех препаратов, что поставила мне мама во время шока, почти всегда бывает сильная рвота. Я спала на спине, рвотные массы уже поднялись в гортань, и если бы Наташа опоздала на несколько секунд, я бы ими захлебнулась… Вряд ли можно придумать смерть противнее…
Наташино платье, отстиранное от моей блевотины, висело в ванной, сама Наташа в комбинации и мама в халате сидели на кухне и пили чай. Мама жаловалась, что вместо 8 медсестер в ее поликлинике всего 5, что она «устает, как собака», что я стала чахлая и болею чуть не каждый месяц. И вот как теперь меня лечить, если я не переношу антибиотики. Наташа рассказывала, что на последнюю операцию хирург, которому она ассистировала, пришел пьяный в хлам, и хорошо, что это была обычная язва, которую тот способен вырезать даже во сне – с его-то опытом. И что если бы он, хирург, не пил, то она, Наташа, вышла бы за него, а так – страшно детей рожать. Хотя пьют все, но все равно страшно…
Я спала. Я была жива.
(С)Светлана Белобородова
©Grezelda
